Алексей Лосев - Мифология греков и римлян

связанного в исторической традиции древних с Миносом на Крите, можно найти в статье акад. В.В. Струве «Общественный строй древнего Крита** (Вестн. древн. истории. 1950. № 4), а также в его вступительной статье к книге Дж. Пендлбери «Археология Крита» (перев. Я.М. Боровского. М., 1950). Интересные данные о крито–микенском рабовладении на ос* новании расшифровки письменности читатель найдет в статье Я.А. Ленц–мана «Пилосские надписи и проблема рабовладения** (Вестн. древн. истории, 1955. № 4). Краткое изложение последних сведений о разложении общинно–родовой формации в середине 2–го тысячелетия и о возникновении рабовладения в связи с передвижением ахейцев и судьбой микенского царства дано в учебнике «История древнего мира» под ред. В.Н. Дьякова и С И. Ковалева (М., 1956). Историки, однако, резко разграничивают это раннее рабовладение крито–микенской эпохи с рабовладением периода греческой классики.

Это раннее рабовладельческое общество, имевшее место на территории Греции еще во 2–м тысячелетии до н. э., имеет мало общего с классическим рабовладением. Мало того, «необходимо учесть и то, что рабовладельческие отношения в микенской Греции качественно отличались от того, что нам известно в этом плане не только о гомеровском времени, но и о Греции классического периода» (Ленцман ЯЛ. ВДИ. 1955. № 4. Стр. 50). Археология мало помогает в вопросе о раннем рабовладении в крито–ми–кенскую эпоху. Гораздо больше дает расшифровка письмен, которая позволила установить действительно наличие раоов, главным образом при храмах и дворцах.

Распространенность этого рабовладения была, по–видимому, незначительная. «Ранние рабовладельческие микенские общества сложились в немногих центрах Пелопоннеса и, возможно, Средней Греции. Основная масса окружающего населения жила еще в условиях, близких к условиям предшествующего периода. Отношения собственности на землю, наличие значительных храмовых хозяйств и состав господствовавшего класса рабовладельцев, в котором большую роль, по–видимому, играли жрецы, делают общество микенского периода более сходным с обществами некоторых ранних восточных рабовладельческих государств, чем с позднейшими рабовладельческими обществами Греции» (Всемирная история. Изд. АН СССР. Т. I. М., 1955. Стр. 420—421). Ту же мысль находим мы и в другой сводке греческой истории, именно у Т.В. Блаватской (Древняя Греция. Изд. АН СССР, М., 1956. Стр. 17).

В итоге нужно сказать, что «ранние рабовладельческие общества даже на Пелопоннесе были лишь островками в море поселений, живших еще фактически в условиях первобытнообщинного строя» (Всемирная история. Стр. 640). Это раннее рабовладельческое общество было весьма непродолжительным, так как к концу 2–го тысячелетия до н. э. оно было снесено дорийцами и другими греческими переселенцами, в результате чего опять водворился общинно–родовой строй на несколько столетий, и уже только после этого началось настоящее классическое рабовладение.

Таким образом, в поисках социально–исторического базиса для античной мифологии во 2–м тысячелетии и в первой трети 1–го тысячелетия мы наталкиваемся только на один вполне надежный факт, это факт повсеместного распространения общинно–родовой формации. Что же касается раннего рабовладельческого общества в к рито–микенскую эпоху, отождествляемого историками с восточными деспотиями, то здесь необходимо иметь в виду очень важное разъяснение Маркса относительно общинно–родового коллективизма: «…связующее единство, возвышающееся над всеми этими мелкими коллективами, выступает как высший собственник или единственный собственник». «Так как это единство является действительным собственником и действительной предпосылкой коллективной собственности, то само оно может представляться чем–то особым, стоящим выше этого множества действительных отдельных коллективов… Оно–то и является «реализованным в деспоте как отце этого множества коллективов»" (Маркс К Формы, предшествующие капиталистическому производству. Госполитиздат, 1940. Стр. 6—7). Таким образом, вся разгадка древней восточной деспотии и восточного рабовладения заключается, по Марксу, в том, что деспот есть не что иное, как абсолютизированная родовая община, в отношении которой в известном смысле все ее члены являются, собственно говоря, рабами. Вот почему раннее рабовладение не только не привело к упадку античную мифологию, возникшую в самом начале как обобщенное отражение общинно–родовой формации, т. е. матриархата и патриархата, но, наоборот, только укрепило эту мифологию, а именно довело ее до предельного обобщения, канонизировало и абсолютизировало. Разложение подобного рода мифологии происходило только с разложением самой общинно–родовой формации и раннего рабовладения, и только с наступлением классического рабовладения она потеряла свое самостоятельное значение и получила лишь служебную роль в системе полисной идеологии.

Для мифологии важны лишь самые общие линии социально–исторического развития, поэтому в нашей работе мы и строили мифологию, во–первых, на общинно–родовой формации с ее матриархатом и патриархатом и, во–вторых, на рабовладельческой формации, которая в своем классическом виде резко отличается от раннего рабовладения, носившего спорадический характер, и весьма недолговечного. Раннее же рабовладение при тех сведениях о нем, которыми мы сейчас располагаем, едва ли могло дать что–нибудь принципиально новое в мифологии в сравнении со строгим и развитым патриархатом. Во всяком случае здесь в основном все та же героическая мифология, а те оттенки, которые появились в мифологии в связи с патриархальным рабством, отмечены нами в «Олимпийской мифологии…», причем в вопросе о микенском происхождении гомеровского рабства мы следуем за Я.А. Ленцманом (ВДИ. 1952. № 2. Стр. 57—59), как и в вопросе о происхождении гомеровских реалий—за С.Я. Лурье (там же, 1956. № 4. Стр. 3—12).

Само собой разумеется, что то новое в построении мифологии, что было внесено при учете раннего рабовладения, будет углубляться и расширяться в связи с углублением и расширением наших сведений об этом раннем рабовладении. А сведения эти неизменно растут и могут привести к большим неожиданностям.

Необходимо сказать, что установление абсолютных хронологических границ для мифологии совершенно невозможно в точном виде, поскольку одни социально–экономические системы заходят в другие, часто сосуществуют и часто после своей гибели вновь возрождаются в новом виде.

В частности, наш термин «фессалийская мифология» введен исключительно потому, что наивысший расцвет античной мифологии во 2–м тысячелетии, а именно художественный антропоморфизм, связан с горой Олимп, находящейся именно в Фессалии. Если же иметь в виду многочисленные культурные центры, которые возникали в Греции 2–го и 1–го тысячелетий до н. э., то такой термин, естественно, становится условным и обнимаемая им мифологическая концепция, естественно, должна каждый раз заново конкретизироваться по мере нашего перехода к другим местностям и к другим историческим периодам античного мира. Развитие фессалийской мифологии совпадает, например, с кульминацией микенской культуры. У Нильссона можно найти интересный материал по мифологическим центрам микенской Греции вообще (Nllsson, Martin P. The Mycenean origin of Greek Mythology. Berkeley, California, 1932. Стр. 35—186).