Алексей Лосев - Мифология греков и римлян

В 1957 г. появилась основополагающая для изучения мифологического развития Древней Греции книга А. Ф. Лосева (620 стр.) «Античная мифология в ее историческом развитии», которая представлена полностью в нашем издании сочинений Лосева. Эта книга тоже имела свою судьбу.

У Алексея Федоровича за десятки лет работы накопилось огромное количество материала по древнегреческой литературе, мифологии, эстетике, философии. Он привык обращаться сразу к нескольким темам, одновременно исследуя Гомера, Эсхила, эстетику натурфилософов, классические мифы и их архаические праформы. Для каждой темы было безбрежное море записей, заметок, конспектов, собраний текстов, разработанных сюжетов, планов, вариантов структуры готовящихся книг.

Для Лосева было вполне естественным объединять античную философию, эстетику и мифологию, так как они, в его представлении, составляли некое единство, характерное для целостного типа античной культуры. Одним из главных принципов лосевской эстетики был принцип выразительности, выражения. Для него эстетика была наукой не о прекрасном, но о максимальной выраженности сущности предмета вовне. В эстетику входят категории отнюдь не только прекрасного, но и такие, как безобразное, ужасное, комическое, гротеск, ирония и т. д., которые тем не менее эстетичны, т. е. выразительны в своей завершенности. Философия древних греков с максимальной выразительностью ее идей обладала для Лосева несомненной эстетической значимостью. Но если миф оказывался «одушевленным, разумным осуществлением тела и материи» [134], т. е. живым, одушевленным телом, а также, как мы выше установили, тождеством идеального и материального, имея свой «выразительный лик», то в каждом мифе, в каждом божестве обязательно присутствовало эстетическое начало. Исходя из такой концепции, вполне понятно, почему философия, эстетика и мифология рассматривались Лосевым как одно целое [135].

Но это целое имело свою историю, а бытия «более реального, чем историческое», для Лосева, как известно, не существовало [136]. Оно в свою очередь не являлось «абстрактной стороной» «живого тела культуры», но функционировало в единстве с сознанием, осуществляя «диалектическое саморазвитие единого живого телесного духа», которое, как говорилось выше, было «последней реальностью», известной Лосеву [137]. «Миф, — писал в свое время Лосев, — не есть догмат, но — история» [138]Однако история не оставалась безликой и бессловесной. «Личность, история и слово… Это — диалектическое строение самой мифологии, структура самого мифа» [139], — заключал Лосев.

Вот именно эту историю живого телесного духа, представленную в личностях–богах через слово, впервые попытался дать А. Ф. Лосев в своей новой книге 1957 г. Работал он, не жалея себя, беспощадно. Завершал он книгу, когда мы жили с ним на даче под Домодедовом, в «Елочках», где по рекомендации нашего старого друга проф. А. М. Ладыженского сняли дачу у Н. И. Либана, известного уже тогда знатока русской литературы, преподавателя филологического факультета Московского университета. Помню, как из библиотек нам буквально мешками возили книги, работали целыми днями, а вечером — при керосиновой лампе (света не было, проводку меняли целый месяц во всем поселке). Алексей Федорович был энергичен, бодр, даже слишком, и на ночь принимал снотворное, чтобы как–то усмирить мысли, которые не давали покоя.

Написать книгу было полдела. Ее следовало устроить. Никакой «Худлит», куда через знакомых пытались обращаться, не собирался печатать книгу: еще смутно помнили какую–то скандальную историю с давней «Мифологией» Лосева. Главный редактор издательства А. И. Пузиков отказал. Помог добрый старый друг Η. М. Гайденков (в дальнейшем профессор МГУ, безвременно скончавшийся в 70–е гг.). Он заинтересовал этой книгой директора Учебно–педагогического издательства И. М. Терехова. Тот стал почитателем Лосева, горячо взялся за дело, и книга вышла. Правда, с несколько измененным названием — «Античная мифология в ее историческом развитии». Редактор, внимательный, образованный в традициях старой университетской культуры, симпатичный С. А. Ненарокомов, не решился оставить «в социально–историческом развитии». Но это уже было неважно. Главное — книга вышла, на хорошей бумаге, аккуратная, красивая, в изящной суперобложке, и ее сразу раскупили.

В это же время Н. А. Тимофеева в пединституте постаралась лишить Лосева ставки. Сделали это просто: сняли курсы — и часов не хватило на штатное место. Все произошло, как в консерватории, когда перед арестом Лосева его курсы были сняты и места профессора не оказалось. Одновременно и я в Московском областном пединституте лишилась штатной должности. Пришлось обращаться к члену ЦК КПСС акад. М. Б. Митину, и при его помощи, после многих хлопот Алексея Федоровича снова ввели в штат профессором. В свою очередь и моя судьба устроилась. В 1958 г. меня пригласили на кафедру классической филологии в МГУ (после смерти ее заведующего Η. Ф. Дератани), а с 1962 г. я стала заведовать этой кафедрой и отделением.

С выходом книги А. Ф. Лосев утвердился в науке об античности, что сыграло существенную роль в подготовке им также «Истории античной эстетики» [140].

В «Античной мифологии» А. Ф. Лосев имел возможность впервые после многолетнего перерыва спокойно изложить свою собственную теорию мифологического процесса, основываясь на смене родовых отношений первобытного общества древних греков, исходя из бытия и сознания в их единстве, изучая в мифах «личностную историю», данную в словах, живой телесный дух в его развитии.

Следует сказать, что Лосев исследовал именно мифологическое развитие, не касаясь религии — области, которую часто по незнанию и спутанности понятий подменяют мифологией.

Алексей Федорович в «Диалектике мифа» достаточно четко указал на взаимоотношение мифологии и религии: хотя мифология и невозможна без религии, но «мифология сама по себе не есть религия», — писал он. Она не есть «специально религиозное создание», а «религия ни в коем случае не есть просто мифология» [141]. «Религия ведь претендует на субстанциальное самоутверждение личности, т. е. на самоутверждение в вечности» [142]. Поэтому она должна создавать формы, где бы такое утверждение происходило фактически, а это означало, что «сущность религии суть таинства» [143]. Таинства — не богословие, не обряд, не мораль, не мифология, не искусство. «Таинства суть форма субстанциального утверждения личности как таковой в вечности» [144]Мифология же на «субстанциальное» и «абсолютное» самоутверждение личности не претендует, утверждая ее «феноменально», «энергийно», будучи только «изображением», «ликом», «смыслом» субстанциального, а не им самим [145]. Миф ближе к поэзии, он «ограничивается картинным описанием самых событий и не входит в их религиозную расценку» [146]. «Мифическое сознание, — пишет Лосев, — пользуется религиозно–мистическими интуициями чисто инструментально», чтобы «дать картину… частичного их применения… сосредоточив внимание на этих изображаемых фактах и картинах» [147]. Наконец, миф не догмат, а история [148].