Павел Евергетин - Евергетин или Свод богоглаголивых речений и учений Богоносных и Святых Отцов

Кое — кто называет разумными тех людей, кто рассудителен в вопросах чувственного мира. Но на самом деле разумны те, кто одержал верх над собственной волей. Кто не подчинит свою волю Богу, тот даже в своих успехах делает промахи и становится игрушкой врага. Когда хочешь решить какое — то сложное дело, подумай, что в этом деле угодно Богу, и тотчас найдешь подходящий выход. В том, что угодно Богу, помогает и творение, а от чего Он отвращается, тому противится и тварь. Кто не хочет принять тяжкие обстоятельства, словно бы их и не видел, противится велению Божию. А кто с подлинным знанием принимает их — тот, по слову Писания, «терпит Господа» (Пс 26. 14; 36. 34). Если пришло искушение, не ищи, почему или от кого оно пришло, но вытерпи его с радостью и не держи зла.

Мы, люди, — все по образу Божию. А подобие лишь у тех, кто в глубокой любви поработил собственную свободу Богу. Лишь когда мы не принадлежим самим себе, мы подобны Тому, Кто примирил нас с Собою в любви.

Авва Исидор сказал: «В том и мудрость святых, чтобы познать волю Божию. Все побеждает человек в послушании Истине, ибо он — образ и подобие Божие. Но самая ужасная из всех страстей — это следовать собственному сердцу, то есть повиноваться собственной воле, а не закону Божию. Сперва, конечно, человеку кажется, что в этом есть какое — то успокоение. Но затем это обращается ему в скорбь, потому что он пренебрег таинством Божественного домостроительства, не нашел пути Божия и не следовал по нему».

Один человек по имени Сильван, из актеров, пришел в монастырь святого Пахомия. Он хотел принять монашество. Когда преподобному доложили о нем, он позвал Сильвана к себе и говорит ему:

— Смотри, брат, это трудно. Чтобы, с помощью Божией, противостать тому, кто нас уязвляет, нужна бдительная душа и трезвый ум, особенно если прежние привычки тянут к тому, что хуже.

Тот согласился делать все по наставлениям Великого, и святой отец принял его.

Когда Сильван уже долгое время подвизался, он вдруг перестал заботиться о своем спасении. Вновь его потянуло к пиршествам, стал он впадать в глупое шутовство, вплоть до того, что не стесняясь распевал среди братии балаганные.

Святой призвал его к себе и, невзирая на те двадцать лет, что Сильван подвизался, в присутствии братьев велел ему снимать монашеские одежды, взять мирское и уходить из монастыря. Но Сильван повалился в ноги святому старцу.

— Отче, — стал он просить его, — прости мне еще один раз. Клянусь Тем, Кто силен спасать немощных, ты увидишь: я раскаюсь за все то время, что я провел в нерадении. Ты сам порадуешься тому, как изменится моя душа, и возблагодаришь Бога.

— Ты знаешь, сколько я тебя терпел, — сказал святой. — И бить мне тебя приходилось не раз, а я никогда ни с одним человеком так не поступал, и даже в мыслях у меня не было поднять на кого — то руку. Ведь, когда я тебя бил, в душе я страдал еще больше, чем ты, — так я тебе сочувствовал. Мне казалось, что я делаю это только для твоего спасения, чтобы хоть так отвратить тебя от греха. А теперь уже столько раз тебя уговаривали, а ты не захотел исправиться; столько раз ты терпел побои — и не обратился к тому, что тебе полезно! Как же я могу допустить, чтобы такая паршивая овца паслась вместе со стадом Христовым? А что, если от струпьев одного заразятся все остальные и много братьев погибнет от этой язвы?

Так настаивал святой Пахомий, но Сильван все упрашивал его и божился, что впредь исправится. Тогда Пахомий потребовал у Сильвана поручителей, что тот опять не возьмется за старое. Тут уж Петроний, человек удивительной святости, поручился за все, что обещал Сильван, и блаженный Пахомий уступил.

А Сильван с тех пор, как его простили, так себя смирил, что для многих, и даже для всей братии, он стал образцом и правилом для подражания во всех делах добродетели, но особенно в духовном плаче. Часто слезы лились у него рекой, даже когда он ел: он не мог сдержаться, и слезы смешивались с насущной пищей, так что на нем исполнялись слова Давида: «Пепел яко хлеб ядях и питие мое с плачем растворях» (Пс 101. 10).

Братья говорили ему, чтобы он не делал так при людях чужих и вообще в присутствии кого бы то ни было, но тот уверял, что как раз из — за этого он и пытался сдерживаться не раз, но был не в силах. Те вновь ему объясняли: он может это делать наедине, в сокрушении и с молитвой, а на трапезе сдерживаться.

— Ведь душа, — говорили они, — может и без внешнего плача пребывать в сокрушении.

А еще братья все выспрашивали, чего ради он так заливается слезами, и даже запрещали ему.

— Многие из наших краснеют, — говорили они, — когда тебя видят, и даже есть не могут.

— Я вижу, как мне прислуживают святые люди, — отвечал тот, — а вы, братья, хотите, чтобы я не плакал? Ведь даже прах с их ног ценнее меня, а уж я сам и вовсе их недостоин — так как мне не плакать? Вы говорили мне, что такие святые люди прислуживают мне, балаганному шуту. Каждый день я рыдаю, братья мои, и мне страшно: не стану ли я таким же святотатцем, как Дафан и Авирон, которые хотели с лукавым произволением и нечистыми помыслами кадить святыне? (Числ.16) Столько я уже знаю, а все небрегу о спасении! Вот почему я не стыжусь своих слез. Я знаю, как много за мной грехов, и даже если бы я умер от скорби, в этом не было бы ничего странного.

После того как он так долго и успешно подвизался, Пахомий сам засвидетельствовал о нем при всех братьях:

— Бог мне свидетель: с тех пор как этот монастырь существует, из всех братьев, кто окормлялся у меня, я знаю лишь одного, кто подражал мне.

Когда братья услышали эти слова, одни подумали на Феодора, другие — на Петрония, третьи — на Орсисия. Тут Феодор стал выспрашивать у Великого, о ком он это сказал, однако Пахомий не хотел говорить. Но Феодор стал настаивать, другие старшие братья тоже начали спрашивать, кто это.

— Если бы я знал, — ответил наконец Великий, — что в том, о ком речь и кого я назову, есть тщеславие, я бы не упоминал его. Но благодатью Христовой я знаю, что, если его похвалить, он только больше смирит себя. Поэтому, чтобы вы подражали его жизни, я без всякого страха при всех вас похвалю его. Конечно же, ты, Феодор, да и все те, кто, как и ты, подвизаются в монастыре, поймали диавола в силки, как воробья. Вы бросили его себе под ноги и каждый день, милостью Божией, попираете его, как прах. Но стоит лишь вам потерять бдительность, как повергнутый диавол поднимется на ноги и восстанет на вас. А вот брата Сильвана еще недавно мы собирались выгнать из обители за его нерадение. Нынче же он связал диавола по рукам и ногам и так его уничижил, что тот не смеет даже показаться перед ним, ибо Сильван победил его глубиной своего смирения. К вам, когда вы стяжаете дела праведности, приходит все больше дерзновения — по мере того, что вы уже сделали. А он, чем больше подвизается, тем менее искушенным всем кажется и всей своей душою и разумом помнит о том, что он ни на что не годен. Потому и плакать ему так легко, что легко уничижать себя и вменять ни во что все, чего он достигнет. Ничто так не лишает сил диавола, как смиренномудрие, если оно искренне и от всей души.