Григорий Дьяченко - Полный годичный круг кратких поучений. Том III (июль – сентябрь)

б) Сделаем еще шаг далее. Путь Евангелия узок потому, что он – путь смирения.

Я показал, что он не мог дать прохода нашим страстям и нашим порокам; теперь же я утверждаю, что он закрыт для гордости, даже честной и великодушной. Смиряться, искренно сознавать свое недостоинство перед Святым Богом, слагая с себя свои добродетели и заслуги, и, таким образом, принимать спасение, как дар, составляет единственно приличное для нас положение. Но как оно прискорбно для естественного человека! По этой-то именно причине Евангелие является слишком узким для современных людей. Насколько охотнее заплатили бы они за свое спасение самыми блестящими жертвами, если б это спасение было делом их рук, если б этим они могли умилостивить небо! Милость, т. е. совершенное прощение! Милость, без которой Евангелие было бы более непреклонным, чем закон синайский! Сколько возбуждает она сопротивления! И, между тем, это единственный путь, по которому существа падшие могут войти в общение со святым Богом. Итак, разве Бог сделал этот путь узким? Судите сами. Вот посреди ночи дом, объятый пламенем. Повсюду быстро разливается огонь. Раздаются крики тревоги, потому что там, внутри, находится спящий среди этого огня, который скоро его поглотит. Он пробуждается, он бросает вокруг себя испуганные взгляды. Перед ним один только выход остается свободным, правда узкий, но достаточный для бегства из опасности. Что же он делает? Жадной, лихорадочной рукой он схватывает все, что может схватить из своего имущества. Нагруженный своими вещами, сгибаясь под их тяжестью, он подходит к узкой двери, которая отказывается пропустить его. «Ко мне! – кричит он. – На помощь! Дверь слишком узка». Бедный безумец! Брось там свои пожитки, которые будут стоить тебя жизни, освободись от того, что препятствует тебе бежать от опасности, и пожертвуй всем. Твое спасение может быть куплено только такою жертвою. Вы поняли меня, братия. Обрушивающийся дом – это наша жизнь; пожирающее его пламя – это суд святого Бога; открытая дверь – это прощение; а сокровища, готовые вас погубить – это те достоинства, добродетели, заслуги, который вы хотите сохранить во что бы то ни стало. Да, дверь к небу слишком узка для праведных собственной праведностью, и этим-то именно Евангелие и возбуждает в них такое отвращение и раздражение. О! Бред человеческой гордости есть нечто смущающее. В то время, когда мы слышим, что и самые святые люди, каких только знал мир, содрогаются при мысли о своем недостоинстве и взывают о милости; в то время, когда мы недоумеваем над смятением даже праведных душ, нам нужно сделать над собой некоторое усилие, чтобы представить следующее зрелище. Вот люди, добродетельная жизнь коих есть пред лицом Божиим целая ткань незримых проступков и неблагодарности; вот люди, имеющие, подобно вам и мне, в своей жизни скрытые страницы, которых они не желали бы дать прочесть ни одному человеческому взгляду. Предположим, что они отталкивают помилование, как нечто слишком для них унизительное, и негодуют на то, что им предлагают прощение. Они говорят о своих добродетелях, о своих добрых делах, не думая, что уже одна их гордость уничтожает всю заслугу их добрых дел пред вечным правосудием, соединяющимся с понятием о возмездии. Так идут они навстречу смерти, помышляя только о справедливости, и это пред лицом креста, предлагающего им милосердие и прощение. Они отходят требовать своего законного места в обществе святых, в этом беспорочном и неприступном свете, где живет Господь. Они идут и не знают, что единый взгляд праведного Судии, осветив страшным светом глубину их тайной жизни, был бы достаточен, чтобы их осудить. О! Будем благодарить Бога, братия, если Он рассеет наше ослепление и смутит нашу плотскую уверенность.

Итак, пока спасение нам открыто, примем его, как милость, и поспешим, как из пожара, к узкому пути, потому что он один ведет к жизни.

в) Наконец, мы утверждаем, что путь Евангелия узок потому, что он путь любви.

Мы знаем, что такая мысль может показаться странной. Мы не привыкли слышать, чтобы понятие узкости соединялось с понятием любви. Напротив, ничего не приходится слышать чаще в настоящее время, как рассуждения о религии любви, в которой должны отныне смириться все вероисповедания, разделявшие до сих пор людей. Говорят: «ведь Бог есть любовь»; что же, в сущности, за дело Ему до наших заблуждений и слабостей? Чем могут действия существ преходящих нарушать ясное спокойствие всемирного Существа? Откройте же заблудшим созданиям бесконечное Милосердие! Зачем смущать их преходящие радости? Зачем отравлять их удовольствия? Человек так слаб, а жизнь так коротка!» Так говорят они, и даже на сомнительных своих страницах воспевают они любовь Божию. Да, из нечистых уст раздаются нечистые прославления любви Божией. Но ведь это святилище, куда без трепета они не должны были бы проникать, его святая святых ныне превратилось в проходное здание, где каждый дерзко хочет занять место и укрыть свои мысли, свое неверие, свои пороки, даже свое богохульство.

Знаете ли, что скрывается под этими мыслями? Кроме гнусного кощунства в них есть отвратительная смесь эгоизма и гордости. «Бог есть любовь, – говорят они, – итак мы свободны, свободны мыслить, действовать и любить по-своему. Небо открыто нам всем!» – Вот чего нельзя пропустить без опровержения.

Без сомнения, все христианство может быть сведено к одному понятию милосердия и любви. Но какая бездна между любовью, как ее понимает мир, и любовью, как ее излагает Евангелие! Да, любовь к Богу есть сама религия, но что такое эта любовь к Богу и самый Виновник всякого бытия и жизни? Это святой Бог, очи Которого слишком чисты, чтобы спокойно видеть зло, Бог, перед Которым даже ангелы закрывают свои лица. Это Бог ревнивый: Ему довлеет нераздельно царствовать над сердцами, чуждыми всякого кумира и всякого подобия. Следовательно, любовь, которую Он обращает к нам, свята и ревнива, как Он Сам. Таким образом и любовь, которую мы должны чувствовать к Нему, должна быть такова же. Она узка в том смысле, что она исключает все, что с нею несовместимо. Она ищет Бога: следовательно, она не может быть равнодушною ко всему, что касается Бога. Все, что оскорбляет Бога, оскорбляет и ее; всякое поношение Бога есть поношение ее самой. Христианская любовь влечет с собою явную ненависть ко всему, что ей противно, по прекрасному изречению псалмопевца: «Все вы, любящие Вечного, ненавидите зло». Далекая от того, чтобы оправдывать равнодушие, любовь питает отвращение к равнодушно, и если пред лицом грешников она является бесконечным милосердием, то пред лицом греха она – непреклонная святость.

Что же? Вы думаете, что всесвятой Бог Евангелия Иисуса Христа требует от нас меньшего, чем то, чего люди требуют друг от друга? И кто, в самом деле, имеет право на наше сердце, если не Тот, Кто его создал? Из этих сокровищ глубокой нежности, из этих непреодолимых порывов, из этой горячей жажды сочувствия, из этой потребности восхищаться кем-то, поклоняться кому-то, из этой энергии человеческого сердца неужели мы ничего не принесем только Богу, вложившему все это в нас? Думаю, что вы и сами перестали бы веровать в такого бога, который у вас потребовал бы менее самоотречения, чем вашей жизни и вашего сердца. Тем именно узок путь Евангелия, что вступивший на него имеет отныне только одну цель: служение Богу в любви. Вот что вас пугает, о братия мои! Эта исключительная любовь вас отталкивает: посвятить свою жизнь Богу, все любить через Него и для Него, терять душу свою для Него, как говорит Евангелие – это слишком узкая дорога для сердца, влюбленного в самого себя. Между тем нужно выбирать: или широкий путь себялюбия, где спасают душу свою, чтобы потерять ее, или же узкий путь любви, на котором теряют душу свою для Бога, чтобы спасти ее.