Дмитрий Шишкин - Возвращение красоты

Но вот я на плато! Отдышался маленько, огляделся вокруг… еще огляделся. А дальше-то что? А ничего. Стою и думаю: а зачем я вообще-то сюда притащился?

Унылый пейзаж: пустырь, поросший прошлогодней бурой травой, в ней затертые тропинки, едва приметные. Ветер гуляет, путается в кустах. Синее небо над головой. И все.

Ладно. Бреду наугад, вглядываясь в груды камней и пытаясь распознать в них приметы минувшей жизни. Но азарт путешественника и первопроходца уже отхлынул, и сразу все стало скучно: идти, смотреть, любопытствовать, думать…

Ничего особенного. Все как всегда. Сколько в Крыму таких пустырей исторических с развалинами, пещерами и чем угодно еще!..

Наконец останавливаюсь в недоумении. Все. Цель кажется мне достигнутой. Город я осмотрел. Ведь осмотрел же — вот, налево все видно до самых обрывов, направо до зарослей кустарника — тоже, а глубже вглядываться неохота. Да и куда глубже — землю копать?.. Равнодушие и смута. Я не знал, что делать дальше. И тогда (взбрело же такое в голову) — я свистнул. Кто-то отозвался вдали. Я пошел на звук, и это было уже осмысленное движение, а значит, жизнь.

И вот из какого-то склепа выбирается мне навстречу — подросток не подросток? — трудно понять. Щуплый, грязный, в каких-то ошметках одежды… «дитя подземелья» и только.

Оказалось — Г-глюк К-киевский (заикается). На груди под рубахой крест огромный, не иначе как иерейский. Первое, чем похвастался, — крестом. Недавно, видать, носит. Не нарадовался еще.

— Хы-ы-леба у т-тебя нет? Три дня н-ничего н-не жрал!

Я даю ему хлеб, он жует его по-звериному жадно, с остановившимся, мутным взглядом. Потом прислушивается к себе, икает, ложится на брюхо и пьет из лужи застоявшуюся желтую воду. В пяти минутах ходьбы — родник. Я наблюдаю с любопытством и изумлением. Вот так персонаж. Действительно «глюк» какой-то.

Через пять минут он уже водит меня над обрывами, показывает пещеры, ныряя в каждую дыру и выныривая неожиданно где-нибудь за спиной. Он сейчас с Кавказа идет пешком. Весь Великий пост пробыл там.

— В монастыре… — здесь Глюк останавливается, глотает острый кадык и продолжает, ничего уже не видя перед собой: — В монастыре к-картошкой кормили (снова дергается кадык). С г-грибами… В подвалах бочки с капустой… кислой…

Тишина. Мне кажется, что его нужно придержать, иначе он шагнет сейчас в «магазин», то есть с обрыва, в гипнотическом своем оцепенении.

— Ну а в Киеве что ты делаешь, чем занимаешься? — отвлекаю я его от гастрономических дум.

Он смотрит на меня сначала бессмысленно, потом с глубоким укором, переводит взгляд на рюкзак, вздыхает и просит: «Дай еще хлеба!..».

Нагулявшись с Глюком по плато и спускаясь в долину, встречаем на лесной дороге бойкого паренька в войлочном кепаре и со значком «Металлики» на груди. Оказалось, представитель местного андеграунда. Из Новоульяновки. Скоро обнаружилась и общая животрепещущая тема: как «косить» от армии. Как косить? Ох-ох-ох… Лучше бы мне этого и не знать.

…Я честно готовился к службе в армии (непременно в ВДВ или Морской пехоте): бегал по утрам, подтягивался, отжимался, собирался уже вступать в ДОСААФ и прыгать с парашютом, но при внешнем благополучии во мне давно зрел какой-то горький разлад. Мне было неинтересно многое из того, что считалось нормальным и правильным в жизни, и я зачастую не понимал, зачем то или иное «нормальное» нужно.

Возможно, по этой причине я не вступил в комсомол… недоучившись год, бросил школу… пошел учиться на сантехника-газосварщика — выгнали за разгильдяйство; наконец, устроился учеником токаря на завод, но завод меня добил окончательно… Я объясню, чем именно он меня добил.

Как-то мне случилось попасть в соседний цех, и там я увидел старика, который стоял у конвейера и собирал какую-то деталь. Бесконечное движение ленты, покорная сутулость и однообразное движение рук. Час за часом, день за днем, год за годом… О чем он думал, чем жил? Когда я узнал, что этот старик — ветеран труда и проработал на заводе пятьдесят лет, мне стало по-настоящему страшно. Для чего это все?! Я хотел понять и не мог. Для чего было учиться в школе, вступать в комсомол, становиться сантехником или токарем? Чтобы просто жить, не задумываясь о смысле? Но вот эта простота и доводила меня до отчаяния, и я, может быть, интуитивно, в протест совершал самые бессмысленные и дурные поступки. Так я оказался на учете в «комнате по делам несовершеннолетних», а оттуда мое досье отправили в военкомат.

Когда майор Петрушин открыл мое «дело», он расплылся в удовлетворенной улыбке (странное, кстати сказать, удовольствие):

— Что, в ВДВ собрался? Зубную щетку в зубы и парашу чистить… Стройбат по тебе плачет, сынок!

Это был конец моих последних героических устремлений, все сразу стало просто и скучно, как высохшее мушиное тельце между оконными створками, и в армию я решил не идти. По совести сказать, это было не слишком сложно. Афган закончился, Союз неуклонно разваливался, и очередь в кабинет психиатра становилась все длиннее и однообразнее.

— Что такое «золотая голова»?

— Голова из золота.

— Понятно.

— Что общего между ботинком и карандашом?

А кстати сказать — что? Говорят, шизофреники отвечают на этот вопрос без запинки: «След, конечно!»…

Но мудрить особо не требовалось. Нужно только было показать, что ты деструктивный тип. Для этого достаточно было начать грубить и «нарываться» в кабинете психиатра. Это воспринималось как очередная «заявка» на статью. А дальше уже было дело техники: статья 7 — психопатия, статья 8 — невроз. Девяносто процентов «косарей» проходили по этим статьям. Правда, если кто перебарщивал с грубостью — получал буйную «трешку», с которой потом даже в дворники не принимали. Я вышел с классической «7-6», точную формулировку которой, правда, до сих пор не знаю. По-моему, «психопатия на почве наркомании», хотя на тот момент ни о какой наркомании говорить не приходилось… Эта статья, странным образом, была предметом моей гордости, по крайней мере в первое время. Дело в том, что то «поколение дворников и сторожей», о котором пел популярный тогда Гребенщиков, почти сплошь состояло из «косарей», и моя статья была в этой среде самая ходовая.

Вообще, как-то грустно все это вспоминать, но что поделаешь — так было.

За такими вот специфическими разговорами и консультациями, по сыпучему склону, звериными зыбкими тропами, продираясь через заросли кустарника, мы бредем вдоль обрыва. Где-то здесь должен быть грот с родником. Наш неформал там был когда-то, но вот место никак не вспомнит. Между тем времени на поиски совсем не остается: скоро стемнеет, а нам еще нужно успеть расположиться на ночлег и перекусить.