Дмитрий Шишкин - Возвращение красоты

Оказавшись через несколько месяцев в Оптиной пустыни, я с сердечным трепетом приступил к схиигумену Илию, желая поведать ему о своем… сокровенном… о счастье! Я боялся, что старец меня осадит, может быть, осудит справедливо за самочиние. «Ишь ты, — скажет, — подвижник выискался. Келью ему подавай…» Но произошло другое. Сбивчиво, волнуясь, я стал говорить, как умел, о том, что чувствовал, что переполняло меня. Старец слушал внимательно, молча, все более склоняя голову, и наконец глуховатым голосом произнес медленно, с расстановкой: «Там… праведники… мученики…». И столько благоговения, столько неизбывной сердечной любви было в этих простых, проникновенных словах, что я понял: вот почему благодать не оставляет нас до сих пор. Старец знает! Потому что праведники, мученики молятся, болезнуют о нас, грешных… Там, куда стремится снова и снова моя душа и где земное соединяется предивно с небесным… Святая земля… Благословенная страна Дори… Сердце мое, мой Крым!..

Я оставил свою затею… не окончил «каливку» [66] Калива — монашеское жилище на Афоне. заветную. Так было нужно: не расплескать, сохранить в душе заповедную тишину, чтобы потом, когда навалится непосильное, услышать знакомый зов и возопить безмолвно, зажмурившись, как от счастья: «Я здесь, Господи!».

Крымская земля… Колыбель православной Руси! С детства ты пленила меня своей неразгаданностью. Словно там — за пределом моей маленькой памяти — осталась какая-то тайна… прерванный разговор… И в тишине, затопившей безвременьем ду́ши, сохранилось лишь тонкое, едва уловимое благоухание запрещенной, отвергнутой красоты…

В тот день мы впервые всей семьей отправились в Бахчисарай, намереваясь посетить и его замечательные окрестности. День был великолепный. Я — тогда шестилетний мальчик, лишенный представления о Творце, — преисполнен был непосредственным, пылким восторгом познания Его мира. Небо, деревья, цветы, щебетание птиц и порхание бабочек — все доставляло мне радость и вовлекало в какой-то всеобщий, как мне казалось, ликующий хоровод.

Древний полуразрушенный монастырь с высеченными в толще скалы кельями, со стершимися ступенями и гулким пещерным храмом произвел на меня впечатление небывалое, отличное от всего и — может быть, впервые — над-мирное.Я чувствовал, что за всей этой живописной, торжественной красотой стоит, осеняя ее, иная, незримая, но явственная, глубокая красота.Никто не говорил мне о ней раньше, и потому открытие мое было тем более потрясающим в своей новизне.

С этого дня я, сначала интуитивно, а затем все более сознательно, стал искать повсюду, ловить душой отголоски этой взволновавшей меня таинственной красоты.

Прошло шестнадцать лет, и обстоятельства снова привели меня в бахчисарайский Свято-Успенский скит. Но на этот раз я уже ждал этой встречи, искал ее сокрушенным сердцем, и имя красоты было у меня на устах. Я знал, что имя это — Божественная благодать!

2 февраля 1993 года, ближе к вечеру, прокладывая путь по девственно-чистому снегу, к бывшему настоятельскому дому подъехал «уазик» армейского образца. Кроме водителя и благочинного Бахчисарайского района отца Сергия в автомобиле находились мы — «оптинская братия», как нас в шутку тогда называли. «Мы» — это Максим Доронин, Павел Ищук и я, ваш покорный слуга. В последний момент к нам в Бахчисарае присоединился еще паренек из Черноморска — Женя Княев. «Оптннской братией» нас именовали вот почему: меньше чем за месяц до этого дня, а именно 12 января, мы втроем покинули с рекомендательными письмами стены благословенной Оптиной пустыни. Дело в том, что гостиница Иоанно-Предтеченского скита, где мы обитали, должна была подвергнуться реконструкции, и большая часть ее насельников была распущена по домам. Я провел в монастыре четыре месяца, выполняя различные послушания, но оставаясь, по сути, только паломником. Таким же было положение Максима и Павла. Интересно, что с Пашкой мы в юности «гоняли в футбол» на одном поле, но познакомились и стали общаться только в Оптиной пустыни. Максим же родом был из Чечни, но семья его, предуведомленная чудесно о. Иоанном Журавским [67] Протоиерей Иоанн Журавский (1867-1964) — рижский старец, в годы гонений окормлял верующих со всего Советского Союза. , успела еще до начала войны переселиться в город Чернь Тульской области. Наслушавшись рассказов про Крым, по оставлении монастыря Максим изъявил желание отправиться с нами.

Так мы втроем и прибыли на прием к архиепископу Симферопольскому и Крымскому Лазарю. Вид у нас был одинаково затрапезный: старенькие фуфайки, подвязанные обрывками бельевой веревки, стоптанные «кирзаки», косматые бороденки — ну ни дать ни взять бродяги с большой дороги. Впрочем, владыка принял нас довольно радушно и поначалу определил в Свято-Климентский монастырь. Лишь потом, когда улажены были некоторые формальности, связанные с передачей Свято-Успенского Бахчисарайского скита Церкви, последовало благословение перебраться нам в бывший настоятельский дом.

Итак, в сумерках мы сгрузили торопливо матрасы и нехитрые наши пожитки прямо на снег и попрощались с отцом Сергием. Кажется, автомобиль имел какие-то неполадки, и потому водитель спешил засветло спуститься по заснеженной, скользкой дороге. Пока мы прощались, Павел отправился в дом переговорить с хозяйкой, которая еще не успела выехать и должна была ввести нас в круг бытовых повседневных забот. И вот «уазик» наш укатил, а Пашка вдруг вернулся озадаченный и объявил, что дом заперт, а на стук никто не отвечает. Мы все посмотрели на трубу — дыма нет. Значит, хозяйка ушла давно, и неизвестно, когда вернется. Вот так история. Что же делать?

Мы обошли дом, и оказалось, что «парадная» дверь со стороны сада открыта. За ней был темный, заваленный всякой рухлядью коридор, а от него вправо отходила холодная грязная комната с земляным полом, совершенно непригодная для жилья. Налево от того же коридора располагалась другая комнатушка: поменьше и тоже холодная — потому что эта часть дома вообще не отапливалась, — но зато с полами и даже как будто сухая. Мы быстро повытаскивали из нее в коридор весь хлам, вымели ее каким-то огрызком веника и затащили внутрь наши матрасы и сумки. Преимущество этой комнаты было еще и в том, что она имела дверь, правда рассохшуюся и закрывающуюся с трудом. Но главным приобретением оказалась большая электрическая плитка, найденная на полу. Поскольку лампочек нигде не было, единственным способом проверить наличие тока в сети было воткнуть оголенные концы провода печки в розетку. И вот мы провели этот рискованный эксперимент. В первый момент — ничего, замыкания нет (уже хорошо). Ждем, что дальше. И вдруг — вот так радость! — печка наша начинает нагреваться…