Андрей Горбунов - Знакомство с Библией

Как видим, вопросы Иова за многие столетия предвосхитили монологи короля Лира в степи и рассуждения Ивана Карамазова о слезе невинного ребенка. Ослепленному болью Иову кажется, что Бог отвернулся от мира, и там воцарились хаос и зло. Сам же потерявший власть над собой Иов предстает перед нами в этих сценах как титанический бунтарь, наподобие Прометея, который дерзает обвинять Бога в своих бедах. В этот момент Бог для Иова – это Тот, Кто, выражаясь словами героя, «в вихре разит меня и умножает безвинно раны мои, не дает мне перевести духа, и пресыщает меня горестями» (Иов, 9:17–18). Несчастный страдалец умоляет Бога хотя бы на миг прервать его мучения: «Доколе Ты не оставишь, доколе не отойдешь от меня, доколе не дашь мне проглотить слюну мою?» (Иов, 7:19). Но он не слышит никакого ответа.

Эта удаленность Бога, то, что Бог «скрывает лицо Свое» от него, все больше и больше мучает Иова. Если бы только можно было найти хоть какую-нибудь точку соприкосновения, хоть как-то понять, что Бог слышит его. «О, если бы я знал, где найти Его, и мог подойти к престолу Его! Я изложил бы пред Ним дело мое, и уста мои наполнил бы оправданиями; узнал бы слова, какими Он ответит мне, и понял бы, что Он скажет мне… пусть Он только обратил бы внимание на меня» (Иов, 23:3–6).

Но Бог до поры до времени как бы не слышит его, не отвечая на его призывы и оставляя наедине со своими страданиями. И вместе с тем страдания учат Иова, что никакие беседы с людьми, даже искренне симпатизирующими ему, не могут помочь. Чем дольше длится беседа Иова с друзьями, тем глубже становится пропасть между ними. Друзья искренне убеждены в том, что они говорят, и по-своему красноречивы. Но они знают лишь школьную мудрость, думая, что постигли все тайны и что Бог живет по их школьным законам. На все вопросы у них есть заранее готовые и потому поверхностные ответы. На самом же деле, у них нет подлинного сочувствия к Иову, а защищая Бога, они защищают вовсе не Его, а мнимую школьную мудрость, которая питает их эгоизм и самодовольство.

Между тем по-прежнему уверенный в своей невиновности Иов дерзновенно решает добиться невозможного – перенести свое дело на суд Бога. «Я к Вседержителю хотел бы говорить и желал бы состязаться с Богом» (Иов, 13:2). «Вот, я завел судебное дело: знаю, что буду прав. Кто в состоянии оспорить меня? Ибо я скоро умолкну и испущу дух… Тогда зови меня, и я буду отвечать, или буду говорить я, а Ты отвечай мне. Сколько у меня пороков и грехов? Покажи мне беззаконие мое и грех мой» (Иов, 13:18–23).

Знаменательно, что именно тот человек, который как будто обвиняет Бога столь дерзновенно, в то же время и уповает на Него с такой силой, какую редко встретишь на страницах Ветхого Завета. «А я знаю, Искупитель мой жив, и Он в последний день восставит из праха распадающуюся кожу мою сию; и я во плоти моей узрю Бога. Я узрю Его сам, мои глаза, не глаза другого, увидят Его. Истаивает сердце мое в груди моей» (Иов, 19:25–28). Перед таким упованием меркнет всякая рационалистическая школьная мудрость.

Все комментаторы единогласно указывают, что это одно из самых темных мест Библии. С.С. Аверинцев дает несколько более точный перевод, чем в Синодальной Библии. «Мой Заступник жив, и в конце встанет над прахом Он, и, когда кожа моя спадет с меня, лишаясь плоти, я Бога узрю». Но и здесь, как и в подлиннике, не ясно, о каком моменте времени говорит Иов, употребляя выражение «в конце», – о том ли, что случится с ним перед тем, как он умрет, или уже после смерти. Если герой еще при жизни, пусть даже в ее последний момент, «лишаясь плоти», узрит Бога, то это значит, что Иов твердо верит, что вопреки всему в отпущенный ему краткий момент его земного существования он все-таки услышит ответ, который рассеет все его сомнения, наполнив его жизнь смыслом. Если же «в конце» значит уже после смерти, то тогда – и так считают христианские толкователи – в «Книге Иова» впервые в Ветхом Завете упоминается доктрина о загробной жизни и воскресении мертвых. Во всяком случае, проблема смерти отдельного человека волнует автора книги еще даже больше, чем Екклесиаста.

Когда спор Иова с друзьями заходит в полный тупик, в беседу неожиданно вступает новый персонаж Елиуй. (Как я говорил, многие считают этот эпизод позднейшей вставкой.) Елиуй моложе всех остальных, и он, очевидно, молчал из уважения к ним. Теперь же он поворачивает дискуссию в несколько иное русло. Опровергая жалобы Иова на то, что Бог, покаравший его бедами, враждебен ему, Елиуй говорит о воспитательном значении страданий. В духе доктрины послепленного иудаизма он утверждает, что Божественного произвола, нарушающего правду, нет и быть не может. Первородный грех повредил природу каждого человека, и потому правда Бога может быть карающей и исправляющей, даже если человек и не знает за собой никакой вины.

В конце своей речи Елиуй произносит вдохновенные слова о величии Бога, которое не поддается никаким рациональным объяснениям. «Вот, Бог велик, и мы не можем познать Его, число лет Его неисследимо. Он собирает капли воды; они во множестве изливаются дождем; из облаков каплют и изливаются обильно на людей. Кто может также постигнуть протяжение облаков, треск шатра Его» (Иов, 36:26–29). Если Иов не может сказать, как движутся в воздухе облака, каким образом греются его одежды от солнца и южного ветра, как устроены небеса, сходные по блеску с медными зеркалами, то как он может спорить с Богом о своих несчастьях. «Окрест Бога страшное великолепие. Вседержитель! Мы не постигаем Его. Он велик силою, судом и полнотою правосудия. Он никого не угнетает. Посему да благоговеют пред Ним люди, и да трепещут пред Ним все мудрые сердцем» (Иов, 37:22–24).

Даже если этот эпизод и позднейшая вставка, задача которой ввести в книгу идеи послепленного иудаизма, то с художественной точки зрения он очень хорошо подготавливает новый, неожиданный поворот действия. Сразу же после речи Елиуя начинается гроза. Отстраняя тех, кто пытался говорить о Нем, не являясь Им Самим, Бог Сам отвечает Иову из бури. Он ни словом не упоминает о грехах Иова, полностью игнорируя все аргументы его друзей. Вместо этого дискуссия переходит совсем в иную плоскость. Возникает впечатление, как будто Бог вообще не слышал речей Иова. По точной формулировке Мартина Бубера, то, что говорит Бог, не является ответом на обвинения Иова и даже вообще не связано с ними. Вместо того чтобы ответить Иову, Бог Сам задает ему вопросы: «Кто сей, омрачающий Провидение словами без смысла? Препояшь ныне чресла твои, как муж. Я буду спрашивать, и ты объясняй Мне» (Иов, 38:2–3). А затем Бог задает вопросы, которые должны показать всю неуместность домогательств Иова, заставить его почувствовать, что человек как тварное существо с его ограниченным кругозором не может судить Бога.