Анна Кирьянова - Маленькое счастье. Как жить, чтобы все было хорошо

Дело было зимой.

И был страшный мороз, просто лютый, сорок градусов. Мне было двадцать лет; я училась и вечерами лекции читала на окраине города. А жила на другой окраине, с маленьким ребенком и родителями мужа. На противоположной окраине, так сказать. И вечером я вышла из института, села в троллейбус и поехала. Ночь, мрак и дикий холод. И начало девяностых – к этому нечего прибавить, кто помнит – тот не забудет и поймет, о чем я. Ну, и троллейбусы встали. Вернее, этот вот, последний троллейбус. Что-то сломалось. И все вышли, побрели по морозу куда глаза глядят. И я побрела, смутно понимая, где я – где-то за вокзалом, на страшных ледяных улицах, где не было ни одного фонаря. Говорю же, начало девяностых. И ни копейки денег. Только проездной на троллейбус, совершенно бесполезный в страшной морозной ночи. Я пошла домой. Что делать-то? И ко мне подошла девушка моего возраста. Тоже девочка. В уродливом пальто – тогда пальто были уродливые, на ватине. В кокетливой шапочке, проеденной молью, с брошкой на особо заметной проплешине. Худенькая такая девочка, тоже белая от мороза и от лунного света. «Ты куда идешь?» – спросила она. Я сказала куда. «Давай идти вместе!» – предложила она, и мы пошли. А куда деваться-то? Уже ночь, и транспорт не ходит. И страшно скрипит под ногами снег – тогда не убирали почти. И луна сияет. И очень холодно, поэтому бандиты попрятались – тогда их немало было. И вот мы шли. Разговаривать было невозможно, такой был мороз. И видно было плохо – ресницы склеились от инея и закрывали обзор. А мы шли, держась за руки, через ледяной ночной город. И иногда заходили в подъезды погреться, еще не везде были железные двери, к счастью. И в подъезде прижимались к батарее и друг к другу. И все равно не разговаривали почти – не могли. От усталости и холода. Только она говорила: «Пойдем!» и мы шли опять. Под луной. Надо было обязательно дойти до дома, там же маленькая дочка! А телефона дома не было, да и на улице не было. Мы были молодыми и не думали, что просто можем замерзнуть и умереть. Вообще в голову не приходило. Мы просто шли и шли, рука об руку. Сквозь промерзшую варежку чувствовали пальцы друг друга. И мы дошли до моего дома. Мы шли очень, очень долго. И на прощанье у моего подъезда нелепо обнялись, как два полярника. Девочка показала варежкой на соседний дом – она туда шла. Худенькая тоненькая девочка в ужасном пальто. И я такая же тогда была: в вытертом пуховом платке, завязанном крест-накрест поверх такого же пальто… И все. Я пришла домой. Я спаслась, как я сейчас понимаю. И долго сидела на кухне, пила горячий чай второй заварки без сахара – сахар не смогли выкупить. И зубы стучали, конечно. А девочку я никогда больше не встретила. Я специально ходила в соседний двор. Я спрашивала у людей. И даже стояла у подъездов с коляской, когда стало теплее. Мне очень девочка понравилась, я бы дружила с ней, но больше я ее никогда не встречала. Она так похожа была на старинные фотографии, вот такое «гимназистсткое» лицо с благородным овалом, но, может, так от тьмы и холода казалось. И от мутного света в подъездах, где мы грелись у батарей… Мы спаслись. А может, и не было никакой девочки – вот такая странная мысль приходила ко мне потом. Или была, но не просто девочка, а особенная, неземная?.. Кто знает. Но даже страшной ледяной ночью можно спастись, если идешь с кем-то за руку, если ты не один. И всегда посылают спутника в трудные времена для сопровождения и спасения…

Если обманывать других,

вырастет длинный нос, как у Пиноккио. Ну, еще какие-то неприятные последствия могут быть. Нехорошо обманывать. А вот если обманывать себя, вырастет какая-нибудь пакость в организме. Или что-то в нем сломается безнадежно. Последствия всегда ужасны. И не надо себе врать: ах, я нисколько не обижен! Я ничуть не разгневан! Я ни капельки не ревную! Я забыл зло, которое мне причинили! Не надо себя обманывать. Опасно это очень. И в немедленном выражении чувств тоже ничего хорошего нет. Лучше так: искренне признать и прожить свои честные и адекватные чувства и реакции. И сказать себе: я разгневан! Но я умею сдерживать проявления гнева. И поэтому я сдержусь. Я ревную страшно! Но умею сдерживаться. Я найду слова, чтобы обьяснить близкому человеку, как мне больно и неприятно было. И попрошу не играть на моих чувствах. Мне обидно! Со мной поступили несправедливо и низко. Но я сделаю выводы и прекращу общение с этими людьми. И спокойно разъясню им свою позицию, чтобы неповадно было меня обижать. Вот так правильно. Сначала признать свои нормальные реакции. А потом выразить их так, чтобы получить наилучший результат с наименьшими затратами нервной энергии. А лгать себе не надо. Надо с собой быть искренним – лгут тому, кого не любят и не уважают. А мы себя уважаем. И свои чувства уважаем – имеем полное право на них. А вот выражать их надо правильно. Разумно. И все будет в порядке.

Это реальная история.

Страшная и поучительная. Я в детстве жила в Кронштадте – там был один мальчик с отставанием в развитии. Миша его звали. Он был такой нелепый, в пальто клетчатом, в фетровых старушечьих ботах, за спиной – ранец, в руке – мешок со сменной обувью. Хотя ему лет было много, он взрослый был. Уже борода пробивалась. Он учился в «школе для дураков», так злые дети говорили. Папа у него погиб на подводной лодке, мама выпивала, буфетчицей работала в порту. И этого безобидного Мишу преследовал и травил парень-живодер. Его так и звали – живодер. Он мучил животных, не хочу писать ужасное. Не могу. И вот этот живодер всячески издевался над бедным Мишей. Бил его, штаны с него снимал, заставлял на коленях стоять – тоже не хочу писать. Ловил и измывался, как фашист. И сексуально издевался, хотя еще был подростком лет пятнадцати. И этот Миша плакал и дрожал, а с лица у него не сходила улыбка, слюнявая немножко. Он боялся, но в школу ведь надо идти. А взрослые не вмешивались – все работали, и не принято было вмешиваться в «детские разборки». А мне было лет десять – что я могла сделать? Мама моя всегда этого Мишу угощала и ласково говорила. И с живодером пыталась говорить – что толку? Кто живодеров знает, тот знает – говорить бесполезно. Да и не знали взрослые всего; дети – скрытные существа. Миша любил сказки, я ему рассказывала, да. Но дело кончилось так. Однажды живодер погнался за этим нелепым затравленным «дураком». Миша побежал и спрыгнул на лед канала. Нелепо прыгнул, взмахнув мешком со сменной обувью, рыдая и улыбаясь. И живодер ловко прыгнул – они ловкие, живодеры. И тут фарт, как говорят, закончился. Лед проломился, и живодер стал тонуть. Мне хотелось бы гуманное рассказать: как Миша спас живодера. Но он не спас. Он испугался. Он же, бедняжка, был ненормальным. И он стоял и смотрел, весь в слезах, как живодер тонет. А потом пошел домой и вечером своей маме рассказал, что плохой мальчик больше не будет его мучить. Он утонул. Все хорошо. Добро победило зло. Как в сказке. Ужас, но так и было. Так что мучить и преследовать кого-то – дело такое, скользкое. Можно провалиться под лед. И никто не поможет; может, действительно человек – дурак ненормальный? И он просто будет стоять, растерянно улыбаясь? Зачем злого спасать? Он же опять будет мучить! Так что Мише ничего не было. Но он как-то осмысленно улыбался мне при встрече. Не такой уж он был дурак…