Эндрю Мэтьюз - Счастье в трудные времена

Некоторые говорят о своем желании счастья, но это желание не горит в них нестерпимо ярким пламенем. Это скорее что-то типа: «Я хочу быть счастливым, но только чтобы не пришлось менять свой образ мышления». Такого «желания» мало. Серьезное желание приходит, только когда достаточно настрадаешься и решишь: «Все, больше не могу терпеть, хочу стать счастливым».

Может, вас это шокирует, но если у вас сейчас счастья нет, то вы его, наверное, пока что мало хотели.

Когда счастья хочется по-настоящему и очень-очень, то начинаешь:

• думать о том, от чего становится хорошо,

• говорить о том, от чего становится хорошо.

Вот вам простейшее упражнение: открывая с утра глаза, решите быть счастливым человеком. не навсегда, а только на сегодня. Скажите себе: «Сегодня я хочу быть счастливым». Идите в душ и повторите там: «Сегодня я хочу быть счастливым». Даже если начали орать соседи или какой-то идиот подрезал вас на шоссе, говорите себе: «Я хочу быть счастливым». Пусть все идет наперекосяк, пусть все складывается идеально, говорите себе: «Я хочу быть счастливым». И обязательно превратитесь в то, о чем думаете.

Когда санитары из «Скорой» выносили меня из дома, один из них тихонько спросил Джиллиан: «Где бы ваш муж предпочел умереть?»

Четыре месяца назад я был на волосок от смерти. Сегодня количество раковых маркеров у меня в крови, на пике болезни подскочившее до 22 000, упало до 170.

Чудо? Ну, меня такое объяснение устраивает. На самом деле два врача (мой онколог и врач из реанимации) независимо друг от друга прозвали меня Лазарем. Вот какой тонкий был этот волосок.

Все началось 2 августа 2007 года, когда я, устав жаловаться семейному врачу и подниматься по ночам, чтобы сбегать пописать, отправился к специалистам. Сканы получились нехорошие. Биопсия – еще хуже. У меня диагностировали рак мочевого пузыря, и в одно мгновение жизнь нашей семьи перевернулась с ног на голову. За годы до этого моя жена Джиллиан сама прошла через битву с раком груди. А теперь ей предстояло сообщить дурные вести нашей 22-летней дочери Мэдлин и 16-летнему сыну Сэму.

Итак, в мой пятьдесят седьмой день рождения, 13 августа, мне шесть часов делали операцию. Потом я узнал, что часть раковой опухоли удалили вместе с мочевым пузырем, но мне придется еще очень много лечиться, в частности, пройти курс химиотерапии.

Несколько месяцев спустя я уже начинал подумывать, что победил болезнь, но тут рак снова настиг меня, на этот раз обложив снаружи мою прямую кишку. Еще один курс химиотерапии плюс тридцать три сеанса рентгенотерапии по пять раз в неделю. Затем случилась закупорка кишечника.

В прошлом декабре мы, все вчетвером, прилетели в Лондон, где должно было начаться наше шестинедельное турне по Англии, Европе и США. Сразу же по прибытии я почувствовал себя так худо, что даже не смог ничего есть. У меня раздулся живот. Меня положили в вестминстерскую больницу Святого Фомы.

Если пришло время умирать, то оно пришло совсем не вовремя

Если пришло время умирать, то оно пришло совсем не вовремя.

Именно на этот день, сразу после прилета, у меня была назначена встреча со старыми дружками с Флит-стрит, с людьми, с которыми мы еще в 1970-х работали в «Дейли экспресс». Но встречи не будет. Не будет и турне. Британские доктора сказали, что рак у меня уже неоперабелен и что мне лучше всего немедленно вернуться в Австралию и доживать на симптоматической терапии. Мне, сказали они, осталось жить всего несколько месяцев, если не недель.

Дальше – хуже. По причине моего почти безнадежного состояния и по правилам, принятым в авиакомпаниях, я не мог совершить 24-часовой перелет домой без сопровождения квалифицированного медработника. Но до Рождества оставалось всего три дня. Где ж за это время найти человека, готового полететь со мной в Австралию?

В Санта-Клаусов я перестал верить лет пятьдесят назад, но теперь я опять верю, что они существуют. Потому что мой был из плоти и крови. В первую очередь моя жена Джиллиан подумала позвонить домой нашему другу Берни, хирургу. Когда она до него дозвонилась, он уже стоял с бокалом в руке и начинал праздновать Рождество. Она спросила, нет ли среди его знакомых человека, способного срочно слетать в Англию и обратно, и он, не моргнув глазом, сказал:

– Вылетаю ближайшим рейсом.

Джиллиан была поражена его готовностью пожертвовать Рождеством в кругу семьи, чтобы привезти меня домой. Берни был в самолете уже через несколько часов. В Лондоне он пробыл всего шесть часов (за это время он быстренько отпраздновал Рождество с моим семейством, но поспать не успел ни минуты). Потом ему объяснили, в каком я состоянии, нагрузили медицинским оборудованием и проинструктировали, что делать, если что-то пойдет не так. По прибытии в Мельбурн меня прямо из аэропорта отправили на «Скорой» в Эпвортскую больницу.

Несмотря на мрачные прогнозы английских врачей, меня не стали класть на симптоматическую терапию. Мой лечащий врач и слышать об этом не захотел.

Все это случилось семь месяцев назад. Теперь я снова вешу 85 кг, то есть на 23 кг больше, чем тогда, когда, видя меня, истощенного и слабого, все считали, что мои дни сочтены. Мои врачи признали, что перспективы у меня безрадостные, но сдаваться не думали. Через сутки после моего возвращения мне сделали срочную операцию на кишечнике и назначили новый курс химиотерапии.

Но вскоре стало совсем лихо. В январе, через несколько дней после начала нового курса лечения, я проснулся, ощущая такую слабость, что даже сказал Джиллиан: «Мне кажется, я вот-вот умру». И был почти что прав. Если б не два санитара, оказавшиеся у моей постели через четыре минуты после звонка моего сына в «Скорую», и не блистательный профессионализм работников отделения «Скорой помощи» Эпвортской больницы, выжить мне почти наверняка не удалось бы.

Санитары решили, что во время последнего сеанса химиотерапии мне занесли инфекцию, а поэтому мне нужно ввести антибиотики. И как можно скорее. У меня начала развиваться септицемия, без антибиотиков я бы погиб, и они это прекрасно понимали. Когда они выносили меня из дома, один из санитаров тихонько спросил у Джиллиан:

– Где бы ваш муж предпочел умереть?

– Дома, – ответила она.

Однако вместо этого я в тот же самый вечер уже сидел на своей кровати в реанимационном отделении, ел сандвичи и запивал их кофе. Потом дела пошли еще лучше, потому что на следующий день меня обнадежил мой лечащий врач.

– Если новая химиотерапия, которую вы сейчас проходите, чуть не убила вас, – сказал он, – значит, есть шанс, что она точно так же убивает и раковые клетки.