Кен Уилбер - Благодать и стойкость: Духовность и исцеление в истории жизни и смерти Трейи Кимам Уилбер

Э.З.:Это то, что вы называете «до/транс-заблуждением»?

К.У.:Да. Ранние стадии развития в большой степени доперсональны, там еще не сформировалось независимое и индивидуализированное «я». Промежуточные стадии развития персональны, «эгоистичны». А высшие стадии трансперсональны, или трансэгоистичны.

Моя мысль состоит в том, что люди склонны путать «до»-состояния и «транс»-состояния, потому что при поверхностном взгляде они похожи между собой. Но если мы поставим знак равенства между доперсональным состоянием младенческого неразличения и трансперсональным состоянием мистического единства, то произойдет одно из двух. Либо мы возвысим младенческое состояние до уровня мистического единства (которого там и в помине нет), либо должны будем отвергнуть весь истинный мистицизм как деградацию до уровня младенческого нарциссизма и океанического адуализма. Юнг и романтики часто делали первое — они возносили доэгоические, дорациональные состояния до трансэгоических и трансрациональных высот. Можно назвать их «превозносителями». А Фрейд и его последователи делали прямо противоположное: они сводили все трансрациональные, трансэгоические, подлинно мистические состояния до уровня дорациональных, доэгоических, младенческих. Их можно назвать «редукционистами». Оба лагеря наполовину правы, наполовину неправы. Подлинный мистицизм существует, и в нем нет совершенно ничего младенческого. Утверждать обратное — примерно то же, что путать дошкольника с аспирантом — это полный бред, который только все запутывает.

Белки скакали как сумасшедшие. Эдит улыбалась и мягко задавала вопрос за вопросом. Я удивился моему прорвавшемуся наружу раздражению против представления мистицизма как деградации.

Э.З.:О'кей, теперь мы может вернуться к первоначальной теме. Младенец находится на первой, сенсомоторной стадии, и теперь мы понимаем, что она не мистическая. Что же случается, если на этом уровне развития происходит сбой?

К.У.:Поскольку это очень примитивный уровень, возникающие здесь сложности очень тяжелы. Если младенцу не удается отделить себя от окружающего мира, то границы его «я» остаются чрезвычайно хрупкими и размытыми. Индивидуум неспособен определить, где заканчивается его тело и начинается стул. Происходит галлюцинаторное смешение внешнего и внутреннего, мечты и реальности. Это, разумеется, адуализм, один из отличительных признаков различных психозов, серьезная патология, поражающая самый примитивный и фундаментальный уровень бытия, материальную самость. В детстве это приводит к аутизму и симбиотическим психозам, если же такая патология сохраняется и во взрослом возрасте, она приводит к депрессивным психозам и различным видам шизофрении.

В методиках лечения я указал медикаментозное лечение и надзор, поскольку, к сожалению, единственное осмысленное лечение здесь — фармакологическое плюс опека.

Э.З.:Что же происходит на втором уровне?

К.У.:Когда формируется эмоционально-фантазмический уровень, особенно в промежутке между годом и тремя, самость должна вычленить себя из материального мира и отождествить с биологическим миром своего тела — самостоятельного и способного чувствовать, а затем интегрировать физический мир в своем восприятии. Иными словами, самость должна разрушить эту исключительную отождествленность с материальным «я» и материальным миром и сформировать самотождественность более высокого уровня — со своим телом как самостоятельной и отчетливой сущностью. Это вторая точка опоры, которую такие исследователи, как Маргарет Малер, называют «отделительно-обособительной» фазой. Телесная самость должна отделиться и обособиться от матери в частности и материального мира в целом.

Э.З.:А если на этом этапе происходит сбой?

К.У.:Тогда границы «я» остаются смутными, размытыми, подвижными. Мир словно бы «эмоционально затапливает» самость, так что она оказывается текучей и нестабильной. Это так называемый пограничный синдром — «пограничный», потому что он находится на границе между психозами предыдущего уровня и неврозами последующего. С ним связан несколько более примитивный нарциссизм, при котором самость, будучи неспособной как следует вычленить себя из окружающего мира, воспринимает внешний мир как созданную для нее раковину, а других людей — как продолжение себя. Иными словами, самость целиком сосредоточена на себе, ведь для нее «я» и мир — одно и то же.

Э.З.:И как же лечатся эти нарушения?

К.У.:Долгое время считалось, что эти нарушения неизлечимы из-за своей примитивности. Но недавно, под влиянием работ Малер, Кохата, Кернберга и других, были разработаны методики лечения, известные как «техники выстраивания структуры», и они оказались вполне успешными. Поскольку основная проблема пограничных нарушений в том, что границы самости еще не установились как следует, техники выстраивания структуры делают именно это: они создают структуры, строят границы — границы «я». Они помогают человеку различать себя и других, показывают ему, что, если что-то происходит с другим, совсем необязательно, что это же произойдет и с ним. Ты можешь не соглашаться с матерью, и это тебя не убьет. Все это совсем не очевидно для людей, не завершивших отделительно-обособительную фазу.

Важно понять, что психиатрия, работающая с пограничными синдромами, не пытается выудить что-то из подсознания. Это будет происходить на следующем, третьем уровне. При пограничных синдромах проблему создают не жесткие границы, с помощью которых эго блокирует какие-то эмоции или желания, а прежде всего отсутствие у эго самих этих границ. Здесь нет блокировки подсознания, нет и самого динамического подсознания, поэтому оттуда просто нечего выуживать. По сути, задача техник выстраивания структуры — «поднять» личность до того уровня, где она будет способна хоть что-то блокировать! А на этом уровне эго слишком слабо для этого.

Э.З.:Значит, как я понимаю, это происходит на следующем, третьем уровне.

К.У.:Именно. Третий уровень, или репрезентативный ум, начинает формироваться примерно в три года и властвует над сознанием примерно до семилетнего возраста. Формируются символы и понятия, формируется язык, и это позволяет ребенку начать отождествлять себя не просто со своим телесным «я», а с ментальным или эгоическим «я». Ребенок больше не есть тело, находящееся во власти сиюминутных чувств и импульсов, он или она уже есть ментальное «я», со своим именем, со своей самотождественностью, со своими надеждами и желаниями, которые имеют протяженность во времени. Язык — это двигатель времени, благодаря языку ребенок может думать о вчерашнем дне и мечтать о завтрашнем, а следовательно, сокрушаясь о прошлом, испытывать чувство вины и, волнуясь за будущее, чувствовать тревогу.