Бхагаван Раджниш - Мастер. Размышления о преображении интеллектула в просветлённого

Ваше просветление принадлежит вам.

Нет необходимости искать и исследовать.

Вы — это оно. Это не достижение.

Это только признание — отсюда и смех.

Естественно, люди, не приученные к дзэнской традиции, будут шокированы таким поведением. Если я вдруг ударю Манишу здесь и сейчас, — хоть она еще и не готова, — но если я ударю, разве вы поймете? Вы подумаете: «Этот человек сошел с ума». Вы подумаете: «Мы уже и так знали, что он был сумасшедшим; теперь он перешел все границы». А с завтрашнего дня те, кто сидят впереди, будут оставаться алертными: в любой момент...

И это таки произойдет, потому что я не намерен оставлять этот мир, пока не сделаю больше просветленных людей, чем Гаутама Будда. Я наблюдаю, кто растит крылья, кто готовится быть битым — так что не удивляйтесь. А когда кто-то получает удар, радуйтесь происходящему! Этот человек стал просветленным.

Но люди, которые не в глубоком резонансе с дзэном, не будут способны понимать это — индуисты или мусульмане, христиане или иудеи, — поскольку нет ничего подобного этому во всей их истории. Вся их история это, более или менее, просто интеллектуальная гимнастика.

Дзэн абсолютно экзистенциален. Мастер там не только обучает вас определенным доктринам; он должен освободить вас из тюрьмы, которую вы сами создали. Любые произвольные необходимые целесообразные методы, — его не беспокоит то, что люди будут думать о них, — он воспользуется ими. Никогда не бывало существ более сострадательных, чем Дзэнские мастера. Это великое сострадание Ма-цзы; а иначе кого это интересует? Он же мог просто ответить на вопрос, и все было бы кончено. Он предпринял такое большое усилие — ударил этого человека, свалил его наземь. И тут не только сострадательность Ма-цзы...

Шуэй Лао тоже отличается огромным пониманием. Если бы такое произошло с тем, кто не был готов, он мог бы затеять драку или разозлиться, заявляя: «Это же полный абсурд! Я задаю вопрос, а ты бьешь меня». Однако он принял удар точно так же, как Махакашьяпа принимал цветок лотоса, — даже еще красивее: «Как необычно! Как замечательно!» — и, с великим благоговением, он поклонился и удалился.

Нет другого вопроса... все разрешилось. Его вышибли из гнезда, теперь его крылья раскрылись в небе. Теперь он может перелететь на солнце. Теперь нет больше никаких границ. И Шуэй Лао вспоминал это событие всю свою жизнь — даже когда стал великим, уважаемым мастером, — говоря: «Величайшей вещью в моей жизни был пинок, который Ма-цзы дал мне. Я не переставал смеяться с той поры».

Нечто незримое для глаз, очевидно, произошло в тот момент. Когда Ма-цзы подошел и стукнул его, пожалуй — самое вероятное, — он вышиб его из его тела, и Шуэй Лао, очевидно, свидетельствовал всю эту сцену, стоя снаружи своего собственного тела — одно из самых острых, сладостных, удивительных переживаний: вы освобождены.

Ваше тело — это ваша тюрьма.

Ваш ум — это ваша тюрьма.

Да Хуэй правильно назвал эту сутру — «Освобождение».

Готовьтесь и будьте готовы. Это совершенно иной мир, чем в дни Ма-цзы, но мне хочется сделать то прекрасное время и те прекрасные истории современными снова. Но все это зависит от вас. Если вы постепенно выбрасываете весь свой мусор, становясь более алертными, не забывая ни одно мгновение — гуляя, сидя, работая, лежа — постоянное подводное течение вспоминания, тогда недалек тот день, когда я начну сбивать людей с ног. Тут нет нужды действительно валить кого-то наземь, ведь между мною и Ма-цзы прошло много времени, и я принял более утонченные методы! Он в чем-то примитивен.

Я наношу удары и пинки собственного производства, поэтому не ожидайте от меня удара в грудь. Тут нет необходимости... я разработал более тонкие методы, — но вы должны быть готовы, на всякий случай.

— Хорошо, Маниша?

— Да, Мастер.

Возлюбленный Мастер,

Однажды Гу Шань подошел к Сюэ Фэну. Фэн знал, что обстоятельства для того созрели, поэтому он внезапно встал и крепко сжал его со словами: «Что это?». Когда он отпустил Гу Шаня, тот был полностью просветленным — он даже забыл свой постигающий ум и только взмахнул поднятой рукой, ничего больше. Фэн спросил: «Ты не выразишь какой-нибудь принцип?»

Покинув пристанище пятого патриарха, Хуэй Нэн путешествовал на юг уже два месяца и добрался до гряды Да Ю. Его преследовал, прежде бывший генералом, монах Хуэй Мин в сопровождении нескольких сот человек — он хотел завладеть мантией и чашей (символика права наследования патриархов). Мин первым настиг его. Шестой патриарх бросил мантию и чашу на скалу и сказал: «Эта мантия означает веру. Как же можно взять ее силой?» Мин попытался поднять мантию и чашу, но был не в состоянии сдвинуть их. На это он сказал: «Я пришел за дхармой, не за мантией». Патриарх произнес: «Поскольку ты пришел за дхармой, ты должен успокоить все свои побуждения, не давать подняться ни единой мысли, — и я объясню тебе». Помолчав, он спросил: «Не думая о добре и не думая о зле, прямо сейчас скажи, каково твое настоящее лицо?» При этих словах Хуэй Мин стал возвышенно просветленным. Еще он спросил: «Помимо сокровенных слов и смысла, попавших в цель мгновение назад, нет ли какого-нибудь дополнительного сокровенного послания?» Патриарх сказал: «Если бы оно было сказано тебе, то не было бы сокровенным. Если ты оглядишься вокруг и поразмыслишь, — сокровенное в тебе». Мин сказал: «Хоть я и был у Хуан Мэя, я никогда по-настоящему не всматривался в свое собственное лицо. Теперь, получив от тебя урок, я подобен человеку, пьющему воду, который знает сам, холодная она или теплая».

«Просто знай, как быть буддой: не беспокойся, что будда не знает, как говорить».

С древних времен люди, обретшие путь, — поскольку они сами полны — предлагали в дар свой избыток, чтобы отвечать тем, кто уже готов, и принимать всех. Они подобны чистому зеркалу в оправе, яркому самоцвету на ладони; когда приходит чужой — появляется чужой, а когда приходит свой — появляется свой. И это не намеренно: если бы это было намеренным, то людям можно было бы дать реальную доктрину. Ты же хочешь быть чистым.

Да Хуэй все еще продолжает о смысле освобождения. Вопрос до того фундаментальный, что, как бы часто он ни повторялся, он никогда не будет высказан полностью.

Есть вещи, на которые вы можете только указывать, а указание всегда допускает неверное истолкование — и, наиболее вероятно, будет неверно истолковано, — ведь указание — это только стрелка. Если вы не знаете, как смотреть в том направлении, если вы не осознаете, что стрелка указывает на нечто за пределами ее самой, для вас есть все возможности уцепиться за саму эту стрелку.