Бхагаван Раджниш - Мастер. Размышления о преображении интеллектула в просветлённого

В определенном смысле, под определенным углом зрения, можно говорить с абсолютной истинностью, что Бог существует, — например, если вы подразумеваете, что сущее разумно, что сущее не материально, что сущее, по сути, создано из сознания и даже материя является только формой спящего сознания — сознания в состоянии комы. Если вы можете подразумевать под Богом «универсальное сознание» — он существует. Но вы можете подразумевать под Богом «лицо, которое сотворило мир»; тогда Бога не существует.

Но ведь возможно представить Бога как сознание, и при этом не как творца, но как саму творческую функцию сущего. Все это зависит от нас и от того, что мы подразумеваем под Богом, потому что Бог лишь гипотеза, слово; смысл должен быть дан нами. Если Бог не творец и не личность, но сам феномен творчества и сознания, — тогда правильны оба утверждения: Бог существует и Бога не существует.

Это была трехчастная логика. И Гаутама Будда обязательно склонит будущий мир к трехчастной логике. Аристотель уже устарел. Но современник Гаутамы Будды, Махавира, пользуется семичастной логикой, и он будет окончательным победителем в том, что касается логики, потому что он учел все возможные альтернативы. Три альтернативы — это еще не все возможности.

Например, вот четвертая альтернатива Махавиры: возможно, Бога нет. И пятая: возможно, Бог существует и не может быть определен; он вводит неопределенность как пятую альтернативу. И шестая: возможно, Бог не существует и также не может быть определен. И седьмая: возможно, ничего не может быть сказано, только то, что это не может быть определено.

Он охватил все возможности и интерпретации. Даже Гаутама Будда избегал заходить так далеко; он оставался в разумных пределах. Теперь, возвращаясь к его изречению, вы можете понять его: Старый Шакьямуни Будда сказал: «Этот путь — хорошо, и не этот путь — тоже хорошо; этот путь или не этот путь — все хорошо».

Три утверждения... это делает переживание более таинственным. Аристотель демистифицирует сущее. Делить его просто на жизнь и смерть, на день и ночь, на правильное и неправильное, на добро и зло, на бога и дьявола — все это немного по-детски, несколько недоразвито. Жизнь куда сложнее, чем это. Он берет только две крайности — и забывает середину.

Будда называл свой путь срединным путем, поэтому он должен был точно рассчитывать срединную точку, где противоположности встречаются, где противоречия растворяются друг в друге и делаются дополняющими. Тогда это становится трехчастной логикой: две крайние возможности и одна срединная, где крайности сходятся и сливаются в единстве. Его подход не только более мистичен, он также и более научен.

Современная физика приближается к Гаутаме Будде и совершенно отказывается от Аристотеля, а вместе с ним и от Евклидовой геометрии, поскольку она была побочным продуктом аристотелевой логики. Аристотель и Евклид господствовали на Западе две тысячи лет, но современная физика находит вещи более сложными, чем они полагали. Гаутама Будда, возможно, ближе к реальности, поскольку он выбрал более мистический подход. Он расширяет наше восприятие реальности.

Мое личное предчувствие таково, что, в конце концов, современной физике придется признать не только Гаутаму Будду, но и Махавиру, потому что его семичастная логика абсолютно завершена. Нельзя прибавить больше ничего. Не может быть восьмичастной логики; семью возможностями охвачено все. Ничего не упущено, все учтено; она всеобъемлюща.

Махавиру признали — причем ученые даже не знали, что они признают человека, который жил двадцать пять столетий назад, современника Гаутамы Будды, — признали потому, что он проповедовал теорию относительности. Махавира был первым человеком, проповедовавшим теорию относительности. Альберт Эйнштейн был бы чрезвычайно счастлив, если бы кто-то представил ему теорию относительности Махавиры. Она трактует не о физике, она изучает человеческое сознание, но это тот же способ видения. И Альберт Эйнштейн пустился бы в пляс, если бы услышал семичастную логику Махавиры, потому что он испытывал очень много затруднений с Аристотелем. Реальность велика, а логика была мала: она никаким образом не была в состоянии помочь в дальнейшем исследовании, помочь более глубоко проникнуть в материю и энергию. Она была хороша для повседневной работы на базаре, но она не была достаточно хороша для более глубоких сфер.

Но я думаю, что сам Да Хуэй не имел понятия, зачем он процитировал это изречение... может быть, просто мистифицировал людей, прикидывался, что понимает эту странную логику трехчастности, — потому что он ничего не говорит об этом. Цитата вне контекста. Все, что говорится, должно иметь какой-то смысл, какую-то связь. Эта же цитата не имеет отношения к предыдущей сутре. Он просто вставил ее.

Вот мое ощущение: он попросту мистифицировал людей, притворившись, что знает значительные вещи, которые им не понять. Это одно из важных свойств человека: он считает, что все то, чего он понять не может, должно быть верным. Из-за этого философы писали таким стилем, чтобы вы подолгу читали большие фразы, длинные предложения, объемистые разделы — такие большие, чтобы к тому времени, когда вы подходите к концу раздела, вы забывали начало.

Например, немецкий философ Гегель был мастером мистификации в области абсолютно бессмысленных идей, и вся его стратегия состояла просто в написании больших слов — помпезных, напыщенных. Одно предложение растягивалось на целую страницу, и к тому времени, как вы подходили к концу предложения, вы не имели никакого понятия, что же было в начале, что было в середине...

Гегель считался великим философом — до тех пор, пока его не поняли! Когда же его поняли, его отодвинули в сторону просто как фокусника, который пытался лишь мистифицировать людей. И он преуспел. По крайней мере, в своей жизни он насладился роскошью быть великим философом. Только после его смерти ученые постепенно разглядели это все и обнаружили, что он не говорит ничего. Он говорит очень много, но, если вы сконденсируете это, — ваши руки пусты. В нем нет ничего.

Когда бы я ни думал о Гегеле, я всегда вспоминаю человека из моей деревни. Он был почти невменяем; он вызубрил весь оксфордский словарь и писал письма президенту, премьер-министру, губернатору. Жил он как раз рядом с моим домом.

Время от времени он заходил ко мне показать свои письма — двадцать, тридцать, пятьдесят дурацких, отпечатанных на машинке страниц, но ни единого осмысленного предложения. Он ничего не знал о языке; он выучил весь словарь, и в этом-то и была беда. Он просто-напросто без конца писал большие слова; эта писанина не имела никакого смысла.