Жанна Гийон - Автобиография

Мой муж приказал мне попросить у нее прощения, что я и сделала, тем самым успокоив его гнев.

После я пошла в свою комнату. Как только я в нее вошла, мой божественный Наставник побудил меня сделать девушке какой–нибудь подарок, чтобы вознаградить ее за то испытание, которое она мне причинила. Она была немного удивлена, но ее сердце было еще слишком ожесточенным, чтобы его можно было завоевать. Я часто так поступала, так как она нередко предоставляла мне подобные возможности. Она обладала большой ловкостью в уходе за больными. А мой муж, часто испытывая недомогания, не допустил бы никого другого ухаживать за ним. Он питал к ней большое расположение. Ей был присущ артистизм, и в его присутствии она проявляла ко мне сверхъестественное уважение. Но если в его отсутствие мне случалось ей сказать хотя бы слово, употребив большую мягкость, и она слышала шаги его приближения, она кричала изо всех сил, насколько она несчастна. Она вела себя как человек, оказавшийся в отчаянии, не говоря ему правду, ибо она, как и моя свекровь, была настроена против меня. То насилие, которое я совершала над своим гордым и живым характером, было настолько велико, что я не могла уже больше сдерживаться. Я была этим абсолютно истощена. Мне иногда казалось, что внутри меня что–то раскалывалось, и я часто заболевала от этой борьбы. Девушка не стыдилась высказывать, насколько она возмущена мною даже перед людьми из общества, которые приходили ко мне в гости. Если я молчала, она принималась оскорблять меня еще больше, говоря, что я ее презираю. Она кричала на меня и жаловалась всем.

Но все это способствовало увеличению моего уважения и ее собственного бесчестия. Моя репутация в том, что касалось моей внешней скромности, поклонения Богу и благотворительной деятельности, которой я занималась, была теперь настолько высока, что ничто не могло ее поколебать. Иногда она выбегала на улицу, выкрикивая против меня оскорбления. Однажды она восклицала: «Разве я не несчастнейшая из несчастных, что имею такую хозяйку?» Люди собрались вокруг нее, чтобы узнать, что я ей сделала, и, не зная что сказать, она отвечала, что я не говорила с ней целый день. Они возвратились к себе, смеясь, и говорили: «Тогда она не причинила тебе слишком много страдания».

Я поражаюсь слепоте многих духовников, и тому, как много правды они позволяют скрывать от себя кающимся грешникам. Духовник этой девушки принимал ее за святую. Он говорил это при мне. Я ничего не ответила, так как любовь не позволяла мне рассказывать о своих бедах. Мне следовало отдавать их все Богу, храня глубокое молчание.

Мой муж был недоволен состоянием моего поклонения Богу. «Вот как, — сказал он однажды, — ты настолько любишь Бога, что меня ты уже не любишь». Ему было так мало известно о том, что супружеская любовь, это та любовь, которую Сам Господь создает в любящем Его сердце. О единственный Святой и Чистый, Ты с самого начала вложил в меня такую целомудренную любовь, что в мире не было ничего, что я бы побоялась претерпеть ради обладания и сохранения этой любви. Я старалась соглашаться с мужем и угождать ему абсолютно во всем, что он мог от меня потребовать. Бог в то время наделил меня такой чистотой души, что у меня было не так уж много плохих мыслей. Иногда, бывало, мой муж говорил мне: «Все видят, что ты никогда не выходишь из присутствия Божия».

Мир, видя, что я покинула его, преследовал меня и обращал меня в посмешище. Я была его развлечением и предметом его басней. Ему было невыносимо видеть, что женщина, которой едва исполнилось двадцать лет, способна объявить ему войну и превозмочь в этой войне. Моя свекровь была на стороне этого мира и обвиняла меня в том, что я не делала многих вещей, в отношении которых она в своем сердце сама была бы оскорблена, делай я их. Я была как будто растворившейся и одинокой, так мало я общалась с творениями мне подобными. Даже меньше чем того требовала необходимость.

Я, казалось, буквально переживала эти слова Павла: «Уже не я живу, но живет во мне Христос». Его действия во мне были настолько могущественными и сладостными, равно как и тайными, что я не могла их выразить. Однажды мы по делу поехали в провинцию. О! Какое невыразимо прекрасное общение пережила я там в уединении! Я была ненасытна в молитве. Вставала я в четыре часа утра, чтобы помолиться. Я ходила очень далеко в церковь, которая была расположена так, что экипаж не мог к ней подъехать. По одному крутому склону можно было подняться наверх, а по другому спуститься. Все это ничего мне не стоило, ибо у меня было такое горячее желание встретиться с моим Богом, моим единственным утешением, Который со Своей стороны милостиво открывал Себя Своему слабому творению, и для него был готов совершать даже видимые чудеса. Люди видевшие насколько моя жизнь отличалась от жизни женщин из мира, говорили, что я сумасшедшая. Они приписывали такое поведение недалекому уму. Иногда они говорили: «Что все это может значить? Некоторые люди думают, что эта мадам имеет немалые способности, но пока что ни одной из них не было заметно». Оказываясь в обществе, я часто не могла говорить. Будучи настолько занятой своей внутренней жизнью и находясь в единении с Господом, я не могла уделять внимание чему–либо иному. Когда рядом со мной кто–то говорил, я ничего не слышала. Обычно я что–то брала с собой, чтобы этого не было заметно. Я брала какое–нибудь шитье, чтобы под видом этой работы скрыть истинное занятие моего сердца. Когда я оставалась одна, работа выпадала из моих рук. Как–то я хотела убедить родственницу моего мужа в важности молитвы. Она посчитала меня сумасшедшей в том, что я лишаю себя всех развлечений того времени. Но Господь открыл ей глаза, чтобы она смогла научиться презирать их.

Я бы желала научить весь мир любви к Богу, и думала, что только от них зависит возможность чувствовать то, что чувствовала я. Но Господь все–таки использовал мой образ мыслей для завоевания многих душ. Добрый отец, о котором я упоминала, и который стал инструментом моего обращения, познакомил меня с Женевьев Гранже, настоятельницей обители Бенедиктинцев и одной из великих служительниц Божьих своего времени. Она оказала мне большую помощь. Мой исповедник, который раньше рассказывал всем о моей святости, хоть на самом деле тогда я была исполнена терзаний и далека от состояния, в которое Господь по Своей милости поместил меня теперь, видя, что я полностью доверилась упомянутому мною отцу, ступив на путь ему неведомый, открыто выступил против меня.

Монахи его ордена очень меня преследовали. Они даже публично выступали против меня, как человека заблуждающегося. Мой муж и свекровь, которые до сих пор не обращали внимание на моего исповедника, теперь встали на его сторону и приказывали мне оставить молитву и набожность, чего я сделать не могла. Внутри меня происходило общение, которое абсолютно отличалось от общения во внешнем мире. Я делала все, чтобы подавить его проявления, но не могла. Присутствие такого Великого Господина проявлялось даже на моем лице. Это мучило моего мужа, о чем он говорил мне неоднократно. Я делала все, чтобы это оставалось незамеченным, но я не могла полностью скрыть этого. Я настолько была занята внутри своего существа, что иногда даже не замечала, что я ела. Мне казалось, что я ем какое–то мясо, хоть я не взяла на самом деле ни кусочка. Такое глубокое внутреннее внимание едва позволяло мне видеть и слышать все то, что меня окружало. Я все еще продолжала использовать очень строгие способы умерщвления и аскетизма. Но они ни на грамм не удалили свежести моего лица.