Жанна Гийон - Автобиография

«Это правда, о мой Господь, я чувствовала, что Ты наделил меня достаточной силой, чтобы избегать злых приключений. Когда до сих пор я уступала им, то находила, что не могу противостоять пустой услужливости и некоторым другим слабостям, в которые меня улавливали». Страдание, испытываемое мною после моих проступков, было невыразимым. Это не была мука, возникавшая из–за определенной идеи или понятия, из какого–либо повода или чувства. Это был своего рода пожирающий огонь, который не прекращался до тех пор, пока проступок не был поглощен, и пока душа не была полностью очищена. Это было омытие моей души посредством присутствия в ней ее Возлюбленного. Я же не имела доступа к Нему, равно как и не могла укрыться от Него. Я не знала что делать. Я была, как тот голубь из ковчега, который не мог найти покоя ни для своей души, ни для своих ног, будучи принужден постоянно возвращаться к ковчегу. Найдя окно закрытым, он мог только летать поблизости. В это же время по причине моей неверности, из–за которой я всегда заслуживала порицания, я пыталась найти удовлетворение во внешнем мире, но не могла. Это послужило тому, чтобы до меня дошла суть моего безумия, и вся суетность тех развлечений, которые принято было называть невинными. Когда меня уговаривали попробовать их, я чувствовала сильное отвращение, которое в сочетании с моими угрызениями совести, превращало данное развлечение в муку. «О мой Отец, — говорила я, — здесь нет Тебя; а ничто иное, кроме Тебя, не может принести настоящего наслаждения». Однажды по причине той же неверности, из желания сделать одолжение я пошла на прогулку в общественный парк, скорее из тщеславного желания показать себя, нежели насладиться красивыми местами. О мой Господь! Как же сильно Ты дал мне почувствовать мой проступок! Но наказание не заключалось в том, что я была лишена возможности участвовать в развлечении, Ты совершил его, держа меня так близко к Себе, что я не могла уделять внимание ничему кроме мыслей о моем проступке и Твоем недовольстве мной.

После этого меня пригласили с некоторыми дамами на представление в Сен Клод. Из–за суетности и желания угодить им, я уступила и пошла. Представление было великолепным, и те, кто считались мудрыми в глазах этого мира, действительно могли вкусить его прелесть. Я же была исполнена горечью. Я ничего не могла есть, и была не в состоянии чем–либо насладиться. О, какие слезы! Ибо вот уже более трех месяцев, как мой Возлюбленный удалил от меня Свое благодатное присутствие, и я не могла видеть ничего кроме гневающегося Бога. По этой же причине и во время другого путешествия, которое я совершила вместе с моим мужем в Турин, я была подобна животным, предназначенным на заклание. В определенные дни люди восхищаются ими, принося им зелень и цветы, а затем устраивают торжество в городе, прежде чем заколоть их. Эта жалкая красота, накануне заката жизни, вдруг начинала сиять с новой силой, лишь только для того чтобы вскоре погаснуть. Вскоре после этого я заболела оспой.

Однажды, когда я шла в церковь, и за мной следовал наш лакей, я встретила нищего. Я хотела подать ему милостыню. Он в ответ на это поблагодарил меня, но отказался взять ее и затем заговорил в чудесной манере о Боге и о божественных вещах. Он показал мне все, что было в моем сердце: мою любовь к Богу, мое милосердие, а также мое слишком большое восхищение собственной красотой и все мои проступки. Он сказал мне, что всего этого недостаточно, чтобы избежать ада, но что Господь требует от меня максимальной чистоты и высочайшего совершенства. В моем сердце я согласилась с его наставлениями. Я слушала его в молчании и благоговении, и его слова проникли в самую глубину моей души. Когда я пришла в церковь, то потеряла сознание. Больше я никогда не встречала этого человека.

ОЙ МУЖ, НАСЛАЖДАЯСЬ некоторым перерывом в своем постоянном недуге, намеревался поехать в Орлеан, а затем в Турин. В этом путешествии мое тщеславие вспыхнуло в последний раз. Я была в изобилии окружена людьми и похвалой. Но как ясно я видела безумие мужчин, которые восхищались пустой красотой! Мне не нравилось их расположение, но нравилось то, что было его причиной, хоть я иногда страстно желала лишиться своей красоты. Постоянный бой между плотью и благодатью приносил мне немалые страдания. Плоти нравилось принимать похвалу общества, благодать же побуждала меня бояться ее. Их восхищение моей добродетелью, которая сочеталась с молодостью и красотой, увеличивало мои искушения. Они не знали, что вся добродетель заключена только в Боге, в Его благоволении, а вся слабость во мне самой. Я находилась в поисках исповедников, которым бы я могла поведать о моих падениях и оплакать мое отпадение от Бога. Но они были крайне нечувствительны к моей боли. Они ценили то, что осуждалось Богом. Они почитали за добродетель то, что казалось мне омерзительным в Его глазах. Будучи слишком далекими от того, чтобы сравнивать мои проступки с Его благодатью, они только смотрели на то, какой я была в сравнении с тем, какой бы я могла быть. Итак, вместо того, чтобы винить меня, они только льстили моей гордыне. Они оправдывали то, что подлежало Его осуждению, или же считали мелким недостатком во мне, то, что крайне не удовлетворяло Того, от которого я всегда раньше получала эти предупреждающие милости. Об отвратительности грехов не следует судить только по их сущности, но также по положению человека, который их совершает. Малейшая неверность в поведении супруги приносит более вреда ее мужу, нежели кому–либо из других членов его семьи. Я рассказывала им обо всех страданиях, постигших меня из–за того, что я не прикрывала затылок. Но он был скрыт более чем у других женщин моего возраста. Они убеждали меня, что я была одета очень скромно. Если моему мужу нравился мой наряд, тогда в нем не было ничего плохого. Но мой внутренний Руководитель учил меня совершенно противоположным вещам. У меня не доставало мужества следовать за Ним, одеваясь так, чтобы полностью отличаться от других людей моего возраста. Мое тщеславие обеспечивало меня отговорками в том, чтобы следовать за модой. Если бы пастора знали, какой вред они причиняют, потакая женскому тщеславию, они бы были более строги к нему! Если бы тогда мне удалось встретить хотя бы одного человека, достаточно честного, чтобы открыто меня обличить, я бы перестала вести себя подобным образом. Но мое тщеславие, соединяясь с заявлениями других людей, побуждало меня думать, что они правы, и что мои собственные угрызения совести — всего лишь фантазия.