Берт Хеллингер - Порядки помощи

Участница: В процессе игр он проявляет склонность к раздору и рассеянность.

Хеллингер: В чем это выражается?

Участница: Он хочет говорить, но его язык не структурирован.

Хеллингер: Кто рассеян? Ты. Ты не можешь четко объяснить, что происходит. Я дважды спросил тебя, но ты не дала ясного ответа. У меня не сложился образ. Итак, что он делает, когда проявляется его психоз?

Участница: Он ходит вперед спиной. Два года назад у него были эпилептические кризы без органических причин. Я думаю, что этому есть системная причина в семье со стороны матери.

Хеллингер (обращаясь к группе): Теперь она выражается яснее. Сначала я хотел бы выяснить, с какой стороной это связано, с отцовской или с материнской. Когда кто-то утверждает, что это с материнской стороны, то проблема часто как раз с другой. Тут нужно быть очень осторожным. Из осторожности я чаще всего перехожу на другую сторону.

Обращаясь к участнице: Но может, ты и права, поэтому я проверю. Сделаем очень простой тест и тогда мы сразу это увидим. Нужно взять заместительницу на роль матери и заместителя на роль отца. И посмотрим, как они себя поведут.

Хеллингер выбирает мужчину и женщину и ставит их. Она открыта, он мрачен.

Хеллингер (обращаясь к участнице): С какой это стороны? Это с его стороны.

Обращаясь к заместителям: Спасибо, это был наш тест, можете снова сесть.

Обращаясь к участнице: Теперь мы можем работать. Это был только тест, который должен был показать, с чего начинать.

Участница: У матери произошло нечто важное. Но я не знаю, стоит ли об этом говорить.

Хеллингер: Да, скажи.

Участница: Мать, будучи ребенком, неоднократно подвергалась насилию со стороны своего дяди.

Хеллингер: Не это здесь важно.

Хеллингер выбирает тех же заместителей для матери и отца и ставит их.

Отец тяжело дышит, немного наклоняется вперед, берется за правую руку и маленькими шагами отходит назад. При этом он все время наклоняется назад и пристально смотрит в одну точку.

Хеллингер (обращаясь к группе): Видите, кто в семье ходит вперед спиной.

Хеллингер ставит его жену напротив и просит ее опуститься на колени. Она опускается на колени и склоняется до пола.

Хеллингер делает знак другой женщине, чтобы она легла на пол между ними.

Отец сначала идет вправо, затем ближе к умершей женщине и встает на колени. Все это время он сжимает запястье правой руки левой рукой. При этом он раскачивается всем корпусом вперед-назад в напряжении.

Хеллингер (обращаясь к группе): По тому, как отец держит руку, мы можем видеть, что у него энергия преступника.

Умершая неспокойна и поворачивается на правый бок. Через некоторое время она переворачивается на живот. Потом она снова ворочается и ложится на левый бок. Ее дрожащие движения напоминают эпилептический приступ.

Хеллингер ставит заместителя мальчика, страдающего психозом, в расстановку.

Умершая продолжает вертеться, ее движения резки. Отец по-прежнему раскачивает корпус резкими движениями назад-вперед. Мать выпрямилась и смотрит на умершую. Сын сцепил руки на груди.

Умершая некоторое время остается спокойной. Мать на коленях подвигается к ней. Когда она прикасается к ней, умершая сжимается, группируется и перекатывается туда-сюда. Мать берет ее руками за плечи, та успокаивается. Она лежит, раскинув руки. Мать берет ее за руки. Она еще немного дрожит.

Отец совершает все те же движения. Сын немного отходит назад и сидит, свернувшись клубком.

Хеллингер ставит в расстановку мужчину, не говоря, кого он замещает.

Мать и умершая смотрят на мужчину. Умершая забеспокоилась и протягивает к нему руку. Он приближается и берет ее за руку. Затем он берет ее в объятья и прижимает к груди. Мать обнимает обоих. Отец лег на пол. Он смотрит в направлении остальных и все же совершает свои движения. Затем он успокаивается.

Хеллингер (обращаясь к сыну): У тебя теперь что-то изменилось?

Сын: Я немного успокоился.

Обращаясь к группе: Он указывает на отца, очевидно, что это он его успокоил.

Хеллингер подводит сына к своему отцу.

Хеллингер (обращаясь к сыну): Ложись рядом со своим отцом и посмотри на него.

Они смотрят друг на друга. Сын протягивает руку к отцу и берет его за руку. Через некоторое время он прижимается к отцу. Тот обнимает сына.

Хеллингер (обращаясь к участнице): Что я сделал? Я проверил, имеет это отношение к отцу или кому-то другому, жившему раньше.

Картина была совершенно ясной. Умершая хотела установить связи с другим мужчиной. После этого отец смог расслабиться и лечь. Сын в безопасности рядом с отцом. Это достаточно ясно?

Участница кивает.

Хеллингер (обращаясь к отцу): Как ты себя чувствуешь теперь?

Отец: Теперь я совершенно спокоен.

Хеллингер (обращаясь к сыну): А ты?

Сын: Мне здесь хорошо.

Обращаясь к заместителям: Спасибо всем вам.

Что делает нашу душу шире? Что делает ее глубже и заставляет расти? Приведу простой пример. Если вы посмотрите на невиновного человека и на человека, обремененного виной, чья душа уже? Душа невиновного. Невиновная душа мала. «Почему?» — спросите вы. Потому что тот, кто стремится к невиновности, многое прогоняет из своей души. Так он остается узок и остается ребенком. Тот, кто внутренне растет, тот дает тому, что сначала хотел прогнать из своей души, место в ней.

Бывает так, что, являясь членами одной семьи, мы вынуждены из лояльности к ней рассматривать нечто как зло, как что-то плохое, исключая это из своей жизни. Это плата за нашу принадлежность к семье. Но если мы все же дадим место в своем сердце тому, что отвергается или исключается семьей, наша совесть нечиста, несмотря на то, что это могло бы послужить чему-то хорошему.

Мы тем ближе к реальности, чем более мы позволяем этому занять место в нашем сердце. Это начинается тогда, когда мы, чувствуя вину, способны ее признать и согласиться с ней, дать ей место в своей душе. Тогда мы чувствуем себя виновными, но становимся ближе к земле и теснее связаны с другими людьми. Мы чувствуем себя сильнее.

В семьях часто отдельные ее члены становятся исключенными, исчезают из памяти семьи. О них больше не вспоминают. Или напротив, семья фиксируется на том, кто давно умер, или зла на кого-то из членов семьи и не хочет иметь с ним больше ничего общего.

Что происходит, когда мы слишком долго скорбим о ком-то? Часть нашей души остается с ним (или с ней), и это отягощает не только нас самих, но и его (или ее). И только тогда, когда я снова беру себе то, что оставил другому, другой становится свободным. Только принимая целиком и полностью в свою душу другого с любовью, таким, как есть, я становлюсь богаче и, как ни странно, становлюсь свободен от него. Только когда мы принимаем другого полностью, с любовью, он становится частью нас самих. Одновременно с этим мы становимся свободными от него, а он от нас.