Владимир Файнберг - Скрижали

Понравился сам Артур, комната с её иконами, книгами, висящим на стене азиатским сюзане, понравилась и его жена — молодая, статная Анна, внёсшая из кухни громадный заварочный чайник, прикрытый яркой таджикской покрышкой. Чуть позже разглядел он за стеклом одной из книжных полок цветную фотографию, где на фоне морских волн сидели на обломке скалы Крамер и знаменитый священник отец Александр Мень, через полтора года убитый…

«Нехорошо врываться без звонка, — подумал Борис Юрзаев, останавливая машину у бровки тротуара возле уличного телефона–автомата. — Тем более не виделись с похорон Анны, чуть не две недели прошло».

Стоял в будке, шарил по карманам в поисках монеты, бормотал: «Не везёт ему, не везёт. Меʹ ня убили, Анна умерла…»

Сгущались синие сумерки. На улицах зажглось освещение. Через неприкрытую дверь будки отрывисто доносились голоса прохожих, шуршание шин по влажному асфальту, влетел ветерок, особенный, сладкий, какой бывает, наверное, только вечером в начале весны и только в Москве.

Наконец он опустил монету в щель автомата, снял трубку, стал набирать номер. Робость охватила его.

«Что скажу? Что? Как подступиться? — бормотал он, медля набрать последнюю цифру. — Врать нельзя — просечёт тут же. Правду — тоже нельзя. Хотя почему? Прийти, упасть на колени, сказать: «Дайте «СкрижалиІ! Или копию. Другой у меня надежды нет, а я уж употреблю во благо, бескорыстно, и так далееІ. Даст! Он добрый».

К телефону никто не подходил. Не снимал трубку.

Лишь в эти минуты Борис Юрзаев до конца осознал: уезжать без крамеровских «Скрижалей» было бы сущей авантюрой, он без них пропадёт, просто пропадёт. В лучшем случае опять придётся надзирать за какой‑нибудь бетономешалкой, как когда‑то в лагере.

Снова набрал номер. И тотчас в трубке послышался голос какого‑то запыхавшегося человека.

— Алло?

— Кто это? Кто? — спросил Борис. — Мне нужен Артур Крамер.

— А его нет.

— Как нет? С кем я говорю?

— Это Толя.

— Какой Толя? Сергеев? Толечка, я — Боря. Что ты там делаешь? Где Крамер?

— Уехал. После похорон, как прошло девять дней. Попросил пожить у него, пока не вернётся. А я только вошёл, даже пальто снять не успел.

— Погоди про пальто. Куда уехал? Когда вернётся?

— В Азию. То ли в Душанбе, то ли в Ашхабад. Точно не знаю. И когда вернётся, неизвестно.

— Ну и плохо! А он звонит? Пишет?

— Пока ни разу.

— И у тебя нет его адреса?

— Я же сказал: толком даже не знаю, где он.

— Плохо, Толя, очень плохо. Ну, извини.

Выйдя из автомата, Борис отпер дверцу машины, сел за руль. И почувствовал, как разом навалилось всё, что пережил за последние сутки. Не было сил включить зажигание. Да и куда теперь ехать? Бьющее током ощущение удачи исчезло.

…Вчера вечером, сидя на табуретке, не без злорадства смотрел программу «Новости» по ещё не проданному телевизору (кроме телевизора, табуретки и раскладушки, в комнате уже ничего не осталось). В конце программы опять показывали пузатого настоятеля одного из крупнейших храмов Москвы. Величественный, серебристобородый, он торжественно освящал приватизированный ресторан. Брызгал кропилом на стены, на стоящих кучкой новых владельцев с их дамами.

Внезапно позвонили в дверь. Ворвался Ежов — бывший однокашник по медицинскому институту, ныне врач Онкоцентра. Борис сразу понял, что дело швах.

— Сидишь тут! Телевизор смотришь! Немедленно забирай её куда хочешь! Через день–другой отдаст концы. Вот тебе твой пакет с твоими тысячами. Можешь не пересчитывать, я его даже не открывал. Подсунул заведомо неоперабельный рак желудка с метастазами, сам не вылечил и меня можешь подставить под суд… Что вылупился? Старуха врезает, понял? Сейчас же бери, отправляй к родственникам, куда угодно!

— Да у неё родственники в Тбилиси!

— Меня не касается, где у неё родственники! Чтоб к утру её не было! Если б ты им не морочил голову и вовремя сделали операцию, хоть в том же Тбилиси, может, была бы жива.

— Что ты хочешь этим сказать? Что?

— Что слышал, прохиндей! Выписка, все документы готовы. Устрою перевозку до аэропорта, носилки, сумку–укладку с лекарствами, шприцами. Чтоб утром до девяти духа её не было в Онкоцентре! Иначе вместо Израиля попадёшь туда, где уже побывал. Сопровождать больного нужно в белом халате — дам свой. Прилетишь из Тбилиси — немедленно все это вернёшь.

Сейчас, сидя в машине, озаряемой переменчивыми огнями вечерней улицы, Борис Юрзаев с жалостью к себе перебирал события прошедших суток. Он же хотел добра этой старухе, добра её многочисленной родне. В очередной и последний наезд в Грузию весь январь и часть февраля странствовал из одной семьи в другую, лечил на квартирах кого ни приводили, брал деньги — сколько давали. Набралось что‑то около трёхсот тысяч. Нужно же было зашибить денег на отъезд — на билет, на паспорт, на визу, на отправку заранее багажа в контейнерах. Даже три веника отправил, даже две пары валенок. Для Танечки. Линка по телефону жаловалась: зимы холодные, отопления нет, у девочки ноги стынут. Кто б мог подумать, что в этом Тель–Авиве, почти в Африке, понадобятся валенки!

Если б под конец поездки не завели в тбилисский дом со всеми этими верандами, лестницами и галереями и не стали все эти душевные, гостеприимные люди умолять спасти заболевшую раком родоначальницу всего клана — тётушку Кетован, то и кончилось бы все хорошо. Но нет, целовали руки, всучили тысячу долларов. Соблазнился. И не столько долларами, сколько их верой. Сам поверил, что вылечит, исцелит. На свою голову увёз с собой в Москву, исхитрился за деньги пристроить в Онкоцентр, в отдельную палату с уговором не трогать, не оперировать, каждое утро приезжал, махал руками, посылал энергию с информацией… А теперь вот «концы отдаёт»… Наверняка началась раковая интоксикация. Летит сейчас в самолёте, на носилках, поставленных поперёк трёх кресел. И Витька Никольский рядом со шприцем. Хорошо хоть отыскал его, дурака, на дежурстве в поликлинике, уговорил сопровождать, дал денег. Полночи мотался на машине меж аэровокзалом и Внуково, пока добыл‑таки четыре билета, щедро по десять тысяч «верха» за каждый отстегнул, добыл‑таки, хоть и на рейс поздний, на 18.30. Проводил. Хорошо, хоть ещё жива, пусть и без сознания. Может, долетит живая…

Жалко было тётушку Кетован, так доверчиво она относилась к нему, жалко себя: ведь искренне хотел ей добра, сколько сил ухлопал, сколько бензина проездил, всё равно никакая операция ей бы не помогла, глупость всё это, глупость! Только чудо, только энергетическое воздействие. Ну не вышло, не получилось…

Как не получилось? Получилось! Не было б этой истории с несчастной тётушкой Кетован — не было б этой сумасшедшей ночи, когда под конец, уже там, в Онкоцентре, Витька Никольский вспомнил про «Скрижали»: «Если б у нас были крамеровские записи, может, мы бы её вылечили. Помнишь, однажды на занятиях сказал: у него есть тетрадь, где собрана мудрость мира, и если ею овладеть, человек вроде бы способен творить чудеса…»