Джидду Кришнамурти - Первая и последняя свобода

Идеи — не истина; а истина — это что-то, что должно быть непосредственно познаваемо на опыте, каждый миг. Это не опыт, которого вы желаете, — тогда это просто ощущение. Только когда мы сможем выйти за пределы связки идей — представляющей собой «я», представляющей собой ум, обладающей частичной или полной непрерывностью, — только когда мы сможем выйти за пределы этого, когда мысль будет находиться в полном молчании, тогда возникнет состояние познания на опыте. Тогда мы узнаем, что такое истина.

Вера и знание сокровеннейшим образом связаны с желанием; и, возможно, если мы сможем понять два этих вопроса, мы увидим, как действует желание и поймём присущие ему сложности.

Одной из вещей, как мне кажется, которую, не задумываясь, принимают и считают чем-то само собой разумеющимся большинство из нас, является вопрос верований. Я не нападаю на верования. Что мы попытаемся сделать, так это выяснить — почему мы принимаем верования; и если сможем понять мотивы, причины, вызывающие такое принятие, тогда, возможно, мы будем в состоянии не только понять, почему мы принимаем веру, но также освободиться от неё. Можно легко видеть, как политические и религиозные веры, национальные и разные другие типы вер разделяют людей, создают конфликт, беспорядок и вражду — это очевидный факт; и тем не менее мы крайне неохотно расстаёмся с верой. Существует вера индуизма, христианская вера, буддийская вера — бесчисленное количество сект и национальных вер, разных политических идеологий, и все они борются друг с другом, стараясь обратить друг друга в свою веру. Можно без труда, очевидно, видеть, что вера разделяет людей, создаёт нетерпимость; возможно ли жить без веры? Это можно выяснить только изучив самого себя в своих взаимоотношениях с верой. Возможно ли жить в этом мире без веры — не меняя верований, не подменяя одну веру другой, но полностью освободившись от всех верований, чтобы встречаться с жизнью по-новому каждую минуту? В конце концов вот истина: обладать способностью встречи со всем по-новому, каждый миг, без обусловленных реакций прошлого, без накопительного эффекта памяти, который действует как барьер между вами самим и тем, что есть.

Если вы присмотритесь, вы увидите: одной из причин желания принять веру является страх. Если бы у нас не было веры, что бы произошло с нами? Не слишком ли мы напуганы тем, что с нами могло бы произойти? Если бы у нас не было образца для действия, основанного на вере — вере в Бога, или в коммунизм, или в социализм, или в империализм, или в какую-нибудь религиозную формулу, какую-нибудь догму, которой мы обусловлены, — мы почувствовали бы себя совершенно потерянными, не так ли? И не является ли принятие веры тщательным сокрытием страха — страха быть на самом деле ничем, быть пустым? В конце-то концов чашка полезна только когда она пуста; и ум, заполненный верами, догмами, утверждениями, цитатами, — на самом деле нетворческий ум; это всего лишь повторяющийся, как попугай, ум. Бегство от страха — страха пустоты, страха одиночества, страха стагнации, страха не достичь, не добиться, не иметь успеха, не быть, не стать кем-то или чем-то — вот, несомненно, одна из причин, почему мы так горячо и жадно принимаем веру. А разве путём принятия веры мы поймём самих себя? Наоборот. Вера, религиозная или политическая, очевидно, препятствует пониманию самих себя. Она действует как ширма, сквозь которую мы смотрим на самих себя. А можем ли мы смотреть на самих себя без веры? Если мы устраним веру — множество вер, которыми мы опутали себя, — останется ли что-нибудь, через что смотреть? Если у нас не будет вер, с которыми мы идентифицировали себя, тогда ум, не идентифицируя себя ни с чем, окажется способен смотреть на себя как есть — и это-то, несомненно, и будет началом понимания самого себя.

Это действительно очень интересная проблема — вопрос о вере и знании. Какую необыкновенную роль играют они в нашей жизни! Как много у нас вер! Несомненно, чем интеллектуальнее, чем культурнее, чем духовнее, если можно употребить это слово, человек, тем меньшей оказывается его способность к пониманию. У дикарей неисчислимое число суеверий и предрассудков, даже в современном мире. Чем более мыслящий, сознающий, чуткий человек, тем менее это, возможно, верующий человек. Это происходит потому что вера связывает, вера изолирует; и мы видим — это так во всём мире, экономическом и политическом мире, а также и в так называемом духовном мире. Вы верите, что есть Бог, а я, возможно, верю, что Бога нет; или вы верите в полный государственный контроль над всем и над каждой личностью, а я верю в частное предпринимательство и прочее в этом роде; вы верите, что есть только один Спаситель и что с его помощью вы сможете достичь своей цели, а я не верю в это. Таким образом, вы со своей верой и я с моей — мы оба занимаемся самоутверждением. Хотя мы оба говорим о любви, о мире, о единстве рода человеческого, о единстве жизни — это абсолютно ничего не значит; ибо в действительности сама вера есть процесс изоляции. Вы брахман, а я не брахман; вы христианин, а я мусульманин, и так далее. Вы говорите о братстве, и я также говорю о том же самом братстве, любви и мире; но в действительности мы разделены, отделены друг от друга. Человек, который хочет мира и хочет создать новый мир, счастливый мир, несомненно, не может изолировать себя посредством какой-нибудь формы веры. Ясно ли это? Это может быть только словесами, но если вы увидите значение, справедливость и истину сказанного, оно начнёт действовать.

Мы видим, там, где действует процесс желания, там должен быть и процесс изоляции посредством веры, ибо очевидно — вы верите, для того чтобы обезопасить себя, экономически, духовно, а также внутренне. Я не говорю о тех, кто верит по экономическим соображениям: они так воспитаны, что зависят от своей работы, и поэтому будут католиками, индуистами — неважно кем — до тех пор, пока для них будет работа. Не говорим мы и о тех, кто цепляется за веру удобства ради. Может быть, с большинством из нас так и обстоит дело. В некоторые вещи мы верим, потому что нам так удобнее. Отметая в сторону эти экономические резоны, мы должны глубже вникнуть в вопрос. Возьмём тех людей, кто крепко верит во что-нибудь, в экономической, социальной или духовной областях; процесс, стоящий за этим, — психологическое желание безопасности, не так ли? А затем возникает желание, чтобы эта безопасность продолжалась непрерывно. Мы не обсуждаем здесь, существует или нет такая вещь, как непрерывность; мы обсуждаем только побуждение, постоянное стремление верить. Миролюбивый человек, человек, который хочет по-настоящему понять весь процесс человеческого существования, не может быть связан верой, не так ли? Он видит, что действующее в нём желание — это средство обретения безопасности. Не впадайте, пожалуйста, в другую крайность и не говорите, будто я проповедую безрелигиозность. Это вовсе не входит в мои намерения. В мои намерения входит показать, что до тех пор, пока мы не поймём процесс желания в форме веры, должен будет существовать раздор, должен будет существовать конфликт, должно будет существовать горе и человек человеку будет волк, — что мы и видим каждый день. А если я пойму, если я осознаю, что процесс желания принимает форму веры, которая является выражением жажды внутренней безопасности, тогда моя проблема будет состоять не в том, чтобы верить в то или иное, а в том, чтобы освободиться от желания безопасности. Может ли ум быть свободен от желания безопасности? Вот проблема — а не во что верить и как сильно верить. Вера — это только выражение внутренней жажды психологической безопасности, уверенности хоть в чём-то — когда всё так неверно в этом мире.