Дмитрий Морозов - Дваждырожденные

Надо отдать должное хозяину: если его и мучили вопросы, кто мы на самом деле, то он ничем не показал своего любопытства. Поднимая заздравную чашу, он заверил, что двери его дома всегда открыты для героев, а Прийя добавила, что никто из посетителей никогда не узнает о нас, потому что в ее дом ведет отдельный вход с бокового переулка. Митра, допив свою чашу, расчувствовался и, порывшись в мешочке, привязанном к поясу, извлек оттуда широкий медный браслет, украшенный тонким орнаментом. С учтивыми словами он приподнес его хозяину, а тот рассыпался в благодарностях, взирая на моего друга, как на божество, призванное карать и награждать.

Вновь неспешно потекла беседа, излишне многословная, полная взаимных восхвалений, ненужных заверений, но в общем приятная и полезная для понимания того, что происходило в Хастинапуре. Отец Прийи смотрел на мир просто и безыскусно.

— Все люди одинаковы, — с легким превосходством говорил он, — уж я знаю, что им надо: вкусно поесть и сладко выпить, чтобы забыть тяготы жизни и страх смерти. Мужчинам еще иногда нужно хорошее оружие и женщину, лучше красивую, но в общем, какую боги пошлют… Когда у всех это есть, никто не зарится на чужое, тогда и в государстве порядок. А если появляются особо гордые или мудрствующие, тогда начинается смута.

— Ну, а как же вера в богов, сокровенный смысл жизни? — осторожно спросил Митра.

— Об этом задумываться нам не вместно. Дело брахманов — молиться за нас! Но молиться! А не беды пророчить. Эти нынешние только души смущают. Новое величие Хастинапура им подавай, пути ищи! А за это новое надо или кучу народа перебить или свою старую спокойную жизнь опрокинуть и работать, не разгибая спины. Кто, добрый господин, все это делать будет? Конечно, мы, простые вайшьи. И ведь что самое досадное, только жить по-человечески начали! Достаток есть. Мы и торговать, и ремесленничать можем, а дерутся пусть кшатрии. Какая нам разница, кто на престол сядет — Пандавы или Кауравы. Им все равно подати понадобятся, так что нас не тронут. Ну кшатриев, как водится, перебьют; советников царских тоже, чтоб их имущество победителям передать. Может быть, несколько самых знатных родов вырежут, а нас не тронут…

— Значит и вы, о достойный, почитаете убийство благом? — не сдержался я.

— У кшатриев такая дхарма. Так исконно повелось. Значит, установлено богами. Я вот за благие заслуги в прошлой жизни рожден в варне вайшьев. Значит, боги и не хотели, чтобы я рисковал жизнью на войне. И спасибо им за это… Вы еще молодые и не понимаете, что все в жизни — тлен. Только и есть в человеке основательного и надежного, что он за жизнь скопить успеет. Этот дом с нажитым добром не растворится, не уйдет в землю. Он перейдет моим детям. А что останется от славных подвигов кшатриев и молитв брахманов?

— Но разве только полные закрома радуют сердце? — спросил я. — Все равно ничего нельзя взять с собой в царство Ямы. Вы верите, что умерев, возродитесь вновь?

— Так говорят брахманы. Как же можно не верить?

— Тогда разве не разумнее позаботиться о взращивании своей души?

— Так я и забочусь. Живу строго по законам дхармы вайшьев. Чего ж еще надо для обретения заслуг перед богами?

Я отчаялся что-либо объяснить этому человеку. Он не мог ощутить потока времени, бренности всех своих достижений. Все, что он делал — делал правильно и хорошо. Но он и душой, и телом, и всеми органами чувств зависел от внешнего мира. Если война придет в Хастинапур, и дом сожгут, то вместе с домом сгорит и его жизнь. Впрочем, если и не сожгут… Каким плоским и серым предстает его путь, не озаренный светом божественных исканий. Он слеп, хоть и не знает об этом. Но если слепы и все остальные, то, значит, весь народ обречен на неудачи даже в повседневных делах.

Если неправедный царь думает о себе, а не о будущем, если подданные равнодушно терпят несправедливость, то приходит в упадок все царство. А тогда или джунгли, или дикие племена проламывают стены крепостей, не оставляя для будущего ни домов ни людей. Как удивительно устроена жизнь! Те, что способны, постигая обыденное, задумываться о высоком, защищены от невзгод, и удача сопутствует им. Даже в неудаче они находят повод для радости, ибо обретают опыт для новых свершений.

— Нажитое в этой жизни мало кому удается сберечь, — вежливо заметил я. — А ну как враги нагрянут, или пожар случится? Ведь если вся жизнь в этом вот добре, — я обвел рукой дом и сад, — то, потеряв их, вы как бы расстаетесь с самой жизнью. Разве не страшно ставить свое счастье в зависимость от тленных сокровищ?

Отец Прийи одобрительно кивнул головой. Как видно, мудрые изречения в Хастинапуре продолжали цениться даже тогда, когда их смысл полностью противоречил мыслям хозяина.

— По одежде вы вроде вайшьи, — сказал он, — но речь ваша больше подходит брахманам. Слова вроде бы те же, а выходит как-то высоко, округло. А я, если чего и надумаю, так все равно в слова достойные не обряжу.

Мы не могли понять друг друга, но могли приятно провести время. Выпитое вино заставило кровь радостнее бежать по нашим жилам. Я чувствовал воодушевление, которого давно был лишен серыми буднями Хастинапура. Наш хозяин попросил Прийю станцевать для гостей. Мы с Митрой, разумеется, горячо поддержали просьбу.

Прийя не заставила себя долго упрашивать. Легко вскочив с циновки, она закружилась в танце, отбивая такт ладонью. Ее фигура обладала змеиной гибкостью. В широких глазах сиял огонь страсти. Прийя в эти мгновения была прекрасна, хоть и не было в ней ни упругой бьющей через край земной силы Нанди, ни духовного света Латы, воплотившегося в совершенном теле и утонченных чувствах. Движения тонких стройных ног были столь легки и точны, что ни один поднос, ни один кувшин, из стоявших на полу, не были задеты. Мы с Митрой сидели как зачарованные, спеша налюбоваться стройными ногами в браслетах и колокольчиках, алыми губами, обнажившими в улыбке жемчужные зубы. Закончив танец, девушка грациозно опустилась на колени и с лукавой гордостью выслушала наши восхищенные слова.

Потом еще было много славных слов и обильных возлияний. Митра изо всех сил пытался повернуть дело так, чтобы я отправился домой в одиночестве. Но Прийя, простая душа, неискушенная в тонкостях обращения, заявила, что предпочла бы меня. Мой друг мужественно выдержал этот удар судьбы.

Наутро я продолжил прогулки по городу без него. Моим проводником стала Прийя, хорошо знавшая свой родной город. Это она сделала возможными долгие прогулки по каменным лабиринтам бастионов среди огромных загонов для слонов, конюшен и складов оружия. Митра с кислой улыбкой согласился, что в целях безопасности ему лучше оставаться в нашем дворце, создавая у охраны впечатление, что мы проводим время в праздности. Я же отправлялся к Прийе. С нею мы легко проходили через любые заставы. Ни у кого не вызывала подозрений пара влюбленных, ищущих укромные уголки, чтобы спрятаться от нескромных взоров. Нас почти не тревожили и не останавливали. Какое-то традиционное благочестие все-таки сохранил этот город. Людей, поглощенных своими чувствами, здесь уважали. А мне, признаться, все больше нравились эти прогулки. Иногда я, действительно, забывал, что выхожу в жаркую суету города не только для того, чтобы увидеть радостно блестящие глаза Прийи.