Дмитрий Морозов - Дваждырожденные

Надо признаться, что он меня так до конца и не смог убедить. Ведь то, что кажется простым и понятным в мудрых притчах, в настоящей жизни может запутываться до невозможности. Малая ложь тянет за собой большую. Но в тот момент на весах качалась не моя судьба, а будущее всего рода Пандавов, жизнь Арджуны. И я согласился с доводами друга.

Митра засиял, как молодая луна, и начал поспешно собираться, приговаривая:

— Надо сказать Прийе, пусть отведет нас к нему. Возьмем подарки, он ведь не обычный колесничий воин… Поговорим по душам за чаркой, вспомним прошлое… Может, из этой затеи ничего и не выйдет… Сходим, поговорим, а потом будем решать, открывать ли секреты Пандавам.

В ту ночь в Хастинапур пришли дожди.

Мутные потоки неслись вниз по узким улочкам. Ноги Прийи в тонких кожаных сандалиях мгновенно промокли, и я понес ее невесомое гибкое тело на руках, стараясь не думать о грязи, чавкающей под моими пятками. Зато, когда мы постучались в дом старого суты, ничего не казалось естественнее, чем трогательная просьба промокшей Прийи пустить нас обогреться. Со скрипом отворилась белая дверь в глиняной стене, открывая нам путь внутрь квадратной комнаты со стенами из обожженной глины и очагом, устроенным прямо в земляном полу. Лохмотья дыма тяжело и неохотно поднимались к отверстию в крыше, крытой пальмовыми листьями.

Перед огнем сидел отец Карны. Не знаю, как описать его внешность. Ничего примечательного в его облике не было: старик как старик. Годы согнули его спину, руки были в шрамах от тетивы — память о давних боях. В выцветших подслеповатых глазах — пепел дней, сгоревших в пустом ожидании. Он усадил нас на циновки, подбросил дров в очаг, ласково улыбнулся Прийе, когда она, щебеча, как птичка, рассказала какой-то несложный вымысел о нас с Митрой. Митра достал из складок плаща мех с вином, а жена Адхиратхи подала гроздь бананов и простые глиняные чаши.

Это был удивительный вечер. За дверью выла непогода, дождь стучал по тростниковой крыше, но в хижине было сухо, и пар восходил над нашими просыхающими плащами. Черные тени на стенах обступали нас, как люди, вставшие из прошлого. Мы с Митрой сидели, поджав под себя ноги и выпрямив спины, как привыкли во время бесед в ашраме, целиком отдавшись рассказу старого суты, пытаясь за прихотливым плетением слов проследить правду, давно покрытую красочным узором вымысла и легенд, рожденных чаранами. Прийя сидела рядом, не дыша, подтянув к груди коленки и обхватив ноги руками, зачарованная странной и чудесной картиной, встающей перед нами под бормотание старика.

— Ваши лица, — говорил Адхиратха, полулежа на циновке, — озаренные внутренним огнем, напоминают мне лицо моего мальчика. Он теперь принадлежит Дурьодхане, Хастинапуру, богам, но только не мне. О Карна, Карна, как забыть твое лицо в сиянии золотых серег! Я и моя супруга Радха храним в сердце тот первый день, когда боги послали нам Карну.

— Тогда моя жена была еще молода и красива, но карма лишила ее возможности иметь детей. И вот как-то, гуляя по берегу реки, мы увидели в волнах корзину с резными ручками и амулетами, хранящими от опасностей. Волны прибили корзину к нашему берегу. И когда я снял крышку, то увидел, что ее дно залито воском, и там на мягком покрывале лежит младенец, словно окутанный золотым сиянием. Я взял мальчика на руки, и мы увидели, что он одет в тонкий, как вторая кожа, панцирь из неизвестного мне материала. В его розовых ушах сияли золотые серьги. Тогда я сказал Радхе: «Чуда такого мы не видели отроду. Мне кажется, о прекрасная, что найденный ребенок божественного происхождения».

— Так боги послали мне — бездетному — сына. Радха его холила и лелеяла, как величайшую драгоценность. Никакие беды не тревожили нас тогда, и мальчик рос сильным и здоровым. Самое удивительное, что неснимаемый золотой панцирь рос вместе с ним. И за золотое сияние этого панциря люди прозвали мальчика Вайкартана — прорезывающий тучи; потом, когда он вырос и обрел славу, его имя стало Васушена — тот, чье богатство — его рать; а за упорство и пламенность пыла его звали Вриша, что значит бык.

— Несколько лет мы счастливо жили в стране Анга неподалеку от дельты Ганги. Сейчас всю эту страну Дурьодхана подарил Карне во владение, но тогда еще Карна не подозревал о своем будущем. Он усердно перенимал отцовскую науку, и не было ему равных в стрельбе из лука и управлении колесницей. Он стал могучим бойцом и вдруг ощутил в себе огненную силу, о которой поют чараны. Тогда мой сын возжелал подвигов и славы и ушел в Хастинапур. Я был с ним во время состязания, на котором он оспорил силу самого Арджуны. За одно это Дурьодхана удостоил его своей дружбы и уговорил Дхритараштру помазать его на царство в Анге.

— Это был день нашей величайшей радости и горя, — по-стариковски всплакнув, говорил Адхиратха. — Как много народа мечтает о богатстве и власти! Сколько завистливых глаз было обращено на моего сына, когда Дурьодхана и другие преданные ему молодые цари, тащили моего мальчика на трон из дерева удумбара, покрытый шелковой тканью и украшенный золотом. Тогда многим казалось, что солнце вышло из-за туч только для того, чтобы освещать дорогу Карне — воину, равному по силе самому Индре. Согласно обычаю, они окропили его из освященных мантрами золотых и глиняных сосудов, и он сиял, как только что взошедший месяц. А я хотел крикнуть: «Мальчик, не слушай восхвалений, не бери даров. Золото и власть погубят тебя. Они не приносят счастья, а лишь отягощают карму».

— День победы Карны стал для нас с Радхой черным днем. Тогда мне пришлось рассказать Дхритараштре, что Карна — не мой сын. Слепой царь был поражен этой историей, достойной песни чаранов, а жена покойного Панду, чистая душой Кунти, услышав о корзине в волнах реки, упала без чувств. Наверное, ее, вскормившую троих сыновей, потрясла жестокость неизвестной матери, отдавшей своего ребенка на волю реки.

— Так мы потеряли нашего сына. После Карны у Радхи появились еще дети, но ей все равно тяжело от мысли, что ее любимец забыл свой дом и тех, кто нянчил его. Мы покинули Ангу, хоть он и звал нас остаться в его дворце. Тяжело принимать дары от того, кто был твоим сыном. Несчастный, он получил от жизни все, о чем может мечтать смертный. Он ездит на золотой колеснице, и перед его белым знаменем с эмблемой слоновьей подпруги склоняются цари и кшатрии. Да, он отважен, но в битве первыми погибают отважные. Он горд, но гордецы не принимают советов осторожности, и ради песен чаранов готовы сложить голову…

Кто, как не мы, суты, знаем о цене подвигов наших властителей. Ведь возничие боевых колесниц находятся всегда рядом со своими героями и сочиняют песни, прославляющие их деяния. Даже у Дхритараштры, которому мудрость служит единственным оком, постоянным спутником стал сута Санджая. Но Карна не хочет держать вожжи, не хочет слагать стихов о чужих подвигах. Он хочет сам открывать путь героям, хочет, чтобы о нем пели песни! Сын суты теперь выбирает суту на свою колесницу. И сердце мое говорит, что недобрую песню сложит тот, кому выпадет карма погонять быстроногих коней Карны.