Дмитрий Морозов - Дваждырожденные

— Вы хотите сказать, что люди сами творят Калиюгу? — не удержался я.

— Дерево рождается из маленького зерна. — ответил Видура. — В предначертанный срок дает плоды, потом засыхает. Так и раса наша начинает клониться к упадку, подчиняясь неведомому нам божественному закону. Должны ли мы сражаться против неизбежного и обрекать своих сторонников на гибель? Или лучше уйти, уступив место новому. Вы умоляете нас поверить в искренность и мудрость Пандавов. Но в этом мире добрые устремления часто приносят злые плоды. Дурьодхана так же верит в свой высокий жребий, как и Юдхиштхира. Мы не смеем даже пальцем тронуть чашу весов, на которой лежит будущее. Нам не спасти братства, но можно попытаться сберечь знания и способности — плоды вдохновенных прозрений и вековых подвижнических усилий. Кому теперь передадим мы наш огонь? Пока хоть одна искра брахмы освещает человеческое сердце, живет и надежда на возрождение нашего братства среди тех, кто придет много поколений спустя.

Видура замолчал, и вслед за ним заговорил Дрона. Теперь я начал постигать их несхожесть! Если Видура рождал во мне ощущение огромного облака, освещенного солнцем, то Дрона представал могучей пальмой, способной выдержать удар молнии. Не было и намека на улыбку в его мощном, крепко слепленном лице, обрамленном серебристой сединой. Глаза же были тверже обсидиана, внутри которого чудесно горели звездочки вековечных воспоминаний. И речь его была твердой и беспощадной.

— Перед лицом гибели нашей расы теряет смысл даже мудрость патриархов. Поверьте, и Пандавы, и Кауравы одинаково дороги нам. Вы, молодые дваждырожденные, в силу обстоятельств оказались на стороне Пандавов. Сейчас вы кипите негодованием против Дурьодханы. Вы готовы убивать и умирать за право Юдхиштхиры вернуться на престол Хастинапура. Мы понимаем ваше стремление и склоняем головы перед доблестью и верностью. Но прожившим не одну человеческую жизнь многое видится иначе. Вам будет тяжело это услышать, но для братства, стоящего на краю бездны, может быть и не важно, за кем останется победа. Мы не просим вас принять эту истину сердцем. Все равно ваша карма — сражаться на стороне Пандавов, но если вам суждено выжить, не забудьте то, что услышали здесь. Интересы братства всегда были и будут выше любого соперничества, а потому для патриархов, взвешивающих поступки на весах вечности, Пандавы и Кауравы одинаково драгоценны. Кого должны выбрать мы, качавшие на коленях и тех, и других?

— Что есть зло? — неожиданно для самого себя задал я вопрос, без ответа на который не могло быть для нас ясного понимания слов Дроны и Видуры.

— Я не знаю, что такое зло. — прозвучал спокойный голос Бхишмы.

Он повернул ко мне голову и, кажется, впервые с интересом посмотрел мне в глаза.

— В мире нет света без тени. Дваждырожденные также несут зло, ибо подвержены действию кармы. Я расскажу вам о том, что случилось с одним из наших дваждырожденных — сыном патриарха Васиштхьи по имени Шакти. Возложив на себя обеты риши, Шакти странствовал по стране Айодхья. Как гласит легенда, царь этой страны Калмашапада, столкнувшись с Шакти на узкой дороге, велел отшельнику отойти в сторону. Но Шакти стоял на пути и не пожелал уклониться. Разумеется, здесь в легенде идет речь о столкновении жизненных путей и целей, а не о перебранке царя и отшельника на тропе. Царь ударил Шакти плетью, и дваждырожденный в ответ использовал силу брахмы. Сам того не желая, Шакти лишил царя обычной человеческой памяти, и у того остались лишь звериные инстинкты. Про таких говорим: «одержим ракшасом». Калмашапада превратился в людоеда, а привыкшие к тупому повиновению придворные и слуги продолжали исполнять его приказы. Последствия необдуманного поступка пали и на голову Шакти. Царь-ракшас приказал убить его и посадить под стражу его жену.

Конечно, весть о беде скоро достигла патриархов, и сам Васиштхья отправился в Айодхью. Патриарх поспешил во дворец к убийце своего сына и на глазах отчаявшихся придворных вернул ему человеческую память. Калмашапада вновь обрел достоинство. Говорят, он правил еще долгие годы и слыл добрым и справедливым господином.

— И он забыл, что был людоедом? — спросил Митра.

— Да, — сказал Бхишма, — звериная память покинула его. Хотя я иногда думаю, что какие-то скрытые кошмары его тревожили. Иначе как объяснить, что он умолял патриарха остаться в Айодхье и даже отдал ему в жены свою прекрасную дочь. Васиштхья согласился, так как теперь на нем лежала ответственность за кармическое зло, порожденное его сыном. Зло, как и добро, приходит в мир многими путями, и очень часто человек не в силах предвидеть, что породят его поступки. Васиштхья говорил мне, что больше всего его потрясла молчаливая покорность придворных, отдавших себя на съедение своему господину…

— Васиштхья сам говорил вам? — воскликнул Митра. — Но как давно это было?!

Бхишма устало улыбнулся.

— Я не единственный дваждырожденный, на которого легло бремя долгой жизни. Уже не одно поколение сменилось на земле, как я возглавил Высокую сабху.

И тут, не отдавая отчета в том, что я делаю, лишь поддавшись сердечному порыву, я воскликнул:

— Шикхандини! Она поклялась убить вас! Вы должны знать это…

Краем глаза я заметил, как удивленно вскинул голову Митра. Возможно, он счел мои слова предательством. Но я не хотел, не мог противиться острому чувству сострадания, которое вызвал у меня глава Высокой сабхи. Пусть его слова были не в силах поколебать мою веру в Пандавов, но на какое-то мгновение я почувствовал, как наши сердца слились воедино. Я ощутил невыносимое бремя забот, лежащих на его плечах, и прозрел духовным зрением его подлинное величие и мудрость. За этим древним старцем была истина высшая, недоступная нам, но такая же очевидная и беспощадная, как солнце, сияющее над землей.

Бхишма понял меня. Но вслух он сказал лишь:

— Ненависть Шикхандини — это тоже кармический плод моего деяния, которое, как я думал, было направлено к добру. Теперь Шикхандини считает, что Амба воплотилась в ее теле и жаждет моей смерти. Может быть, это и так. Но разве я могу убить в поединке женщину?

Бхишма опустил глаза и замолчал. Мы с Митрой сидели, выпрямившись, на наших подушках, не чувствуя ни голода ни усталости. Где-то в глубине нашего сознания горел яркий огонь уверенности, что все сказанное каким-то неведомым образом будет вплетено в узор захвативших нас событий. Патриархи передавали нам весть. Для Юдхиштхиры? Для будущих учеников? Об этом предстояло еще думать долгими часами бдения у священных огней во время самоуглубленных молитв.

Когда мы вышли из цитадели, сумерки уже спускались на город. Охрана терпеливо дожидалась нас. Ничто не изменилось в нашем положении почетных пленников. В доме уже ярко горел огонь, и наш старый брахман с отрешенной улыбкой на лице выслушал путаный рассказ двух потрясенных юношей.