Самаэль Веор - Тайна золотого цветения

На пользу Великого Дела, я теперь опишу в этой главе два необычных повествования Шри Свами Сивананда.

Йог Бхусунда (Bhusunda)

«Йог Бхусунда является одним из Чирандживов (Chiranjivis) среди йогов. Он был мастером в науке Пранаямы. Сказано, что на западной стороне Калпа Врикша (Kalpa Vriksha), который расположен на северной вершине Махамеры (Mahamera), этот йог построил огромное укрытие, где он жил. Этот йог был Trikala Jnani и мог оставаться в состоянии Самадхи длительное время. В нем отсутсутствовало какое–либо желание. Он обрел высшую Shanti и Jnana, и в этом состоянии он наслаждался счастьем своего собственного существа, и он до сих пор там, будучи Чирандживи.

Он обладает полным знанием пяти Дхаран (Dharanas). Он стал живым свидетельством пяти элементов, практикуя пять методов концентрации. Сказано, что когда двенадцать Адитей (Adityas) жгли мир своими сжигающими лучами, он при помощи Апас Дхарана мог достигнуть Акаши. Когда поднималась свирепая буря, которая разламывала камни на части, он оставался в Акаши посредством Агни Дхарана. Когда мир вместе с Махамеру находился под водой, он парил над ними посредством Ваю Дхарана.» Таковы изумительные повествования Шри Свами Сивананда. Очевидно, йог Бхусунда должно быть интенсивно практиковал ритуал Панкататтвы.

Теперь, давайте обратимся ко второму повестваванию Гуру — Дева Сивананда. Миларепа

«Миларепа был одной из тех душ, который был глубоко затронут преходящей и временной природой мирского существования, страданиями и горем, в которые погружены существа. Ему казалось, что существование было огромнымй костром, в котором жарились все живые создания. Из–за такой пронзающей боли, заполняющей его сердце, он не мог чувствовать даже какое–нибудь небесное счастье, которыми довольствовались Брахма и Индра на небесах, не мог он совсем чувствовать земную радость и удовольствия, предоставляемые светским миром.

С другой стороны, он был настолько очарован видением безупречной чистоты, целомудренной красоты в описании состояния совершенной свободы и достижения всеведения в Нирване, что он больше не мог тратить впустую свою жизнь, ищая то, от чего он давно отказался и он посвятил себя, полный веры, глубокого разума и с переполненным сердцем, все–проникающей любви и симпатии ко всем созданиям.

Обретя трансцендентальное (неземное) знание о контроле эфирной и духовной природы ума, он демонстрировал это, летая в небе, ходя, отдыхая и спя в воздухе. Также, он мог производить пламя и источники воды из своего тела и трансформировать свое тело по желанию в любой желаемый объект, этим самым убеждая неверующих и поворачивая их к религиозным путям.

Миларепа стал совершенен в практике четырех стадий медитации и, таким образом, он мог проектировать свое тонкое тело, а также одновременно быть председательствующим йогом в двадцати четырех святых местах, где, как облака, собирались боги и ангелы для духовного общения.

Он мог править богами и элементалами, и делать, чтобы они выполняли его команды мгновенно, в дополнение выполнения других обязанностей. Он был совершенным знатаком сверхъествественных таттвических сил. У него был дар проходить через и посещать неисчислимые священные раи и небеса Будд, где, на основании его всепоглощающих деяний и непревзойденной преданности, Будды и Бодхисаттвы, отвечающие за те священные места, благоволили к нему, излагая ему о Дхарме (дарме) и, в свою очередь, слушали его высказывания так, что он освятил небесные миры своими посещениями и своим временным там пребыванием.»

Далеко отсюда, от этой моей любимой мексиканской родины, путешествуя по другим дорогам, ветра судьбы привели меня к тому древнему южноамериканскому городу, который до колумбийского периода назывался Баката (на местном языке Чибча).

Это был богемский, меланхоличный город со своим креольским менталитетом 19 века, закоптелый город в глубокой долине…

Поэт сказал о этом чудесном метрополии: «Город Баката крутится под дождем, как неуравновешенная карусель, невротический город, который окутывается часами в шарфы облаков.»

В то время уже началась Первая Мировая Война… Что были за времена, Бог мой! Какие времена! Лучше теперь восклицать о этом с Рубеном Дарио: «Молодость, божественное сокровище, ты проходишь, не возвращаясь, когда я хочу плакать, я не могу, а иногда я плачу, того не желая.»

Сколько скорби я до сих пор чувствую, когда вспоминаю стольких своих друзей, которые уже умерли! Прошли года…

Эта была эпоха богемских тостов и Джулио Флорес, года, когда писатели Лопе де Вега и Гутиеррез де Сетина были в моде.

Тот, кто хотел похвастаться своей интеллегенцией между стаканами, произносили сонет Лопе де Вега, который читается:

«Ну, Виоланта! Задала урок! Не сочинил я сроду ни куплета, А ей — изволь сонет. Сонет же — это Геенна из четырнадцати строк.

А впрочем, я четыре превозмог, Хоть и не мыслил о судьбе поэта… Что ж, если доберусь я до терцета, Катрены не страшны мне, видит бог.

Вот я трехстишья отворяю дверь… Вошел. И не споткнулся, право слово! Один терцет кончаю. А теперь,

С двенадцатым стихом–черед второго… Считайте строчки! Нет ли где потерь? Четырнадцать всего? Аминь, готово!» (Перевод С. Гончаренко)

Несомненно, в той креолской среде барды всю ночь не ложились спать, чтобы до конца произнести такого типа декламации на восхищенные выкрики и бурные аплодисменты.

То были времена богемских тостов, года, когда рыцари рискнули бы своей жизнью для любой леди, которая прошла по улице…

Один человек представил меня другу с блестящим интеллектом (это в основном относится к метафизическому изучению). Его звали Роберто и если я не называю его фамилии, то это с очевидным намерением, чтобы не обидеть.

Роберто был известным отпрыском представителя департмена Национальной Палаты той страны.

Со стаканом избранного баккараты в правой руке, пьяный от вина и страсти, тот бард с буйной головой волос, падающих на лицо, из интеллектуалов везде выступал вперед: в магазинах, в кабаках и кафетериях.

Определенно, стоило восхищаться той выдающейся эрудицией, которой обладал тот молодой человек. Он также хорошо дискутировал Хуана Монтавло и его семь научных трудов, как он хорошо декламировал триумфальный марш Рубена Дарио…

Однако, у него были длинные загулы в его более или менее буйной жизни. Временами, когда он закрывался в Национальной Библиотеке на долгие часы, день за днем, казалось, что он раскаялся.