Бидия Дандарон - Избранные статьи; Черная Тетрадь; Материалы к биографии; История Кукунора Сумпы Кенпо

У Батомункуева был и блокнот Дандарона с выписками литературы по историографии монголов и конспективными положениями по истории Монголии. Этот блокнот Батомункуев также передал мне. Дандарон, по словам Батомункуева, хотел организовать вокруг себя группу монголов. Предлагал для начала беседы и лекции по истории монгольского народа. О прямых контрреволюционных высказываниях Дандарона или кого‑либо другого из своих знакомых Батомункуев мне 26 декабря 1936 года ничего не говорил.

…27 декабря 1936 года я направил донесение заместителю начальника ПУОКРа товарищу Немердели [неясно — прим. ред.] с копией письма, а копию донесения, подлинник и блокнот передал оперуполномоченному т. Колодееву.

Как мне известно, через день т. Колодеев вызвал к себе курсанта Батомункуева и беседовал с ним.

В дальнейшем по просьбе т. Колодеева я разрешал Батомункуеву отпуск в город. По возвращении из отпуска Батомункуев докладывал мне, что имел встречу с Дандароном».

Далее Топыркин пишет, что узнал об аресте Батомункуева и о том, что он сознался в участии в контрреволюционной группе и что он «доложил мне о её существовании только под влиянием ссоры

с другими участниками контрреволюционной группы…. Батомункуев сделал мне сообщение и передал документы в целях самостраховки».

Дело № 018 1937 г. П — 40771 [судебное производство] (Начато 14.05.1937 г., разрешено в судебном заседании 3.06.1937 г.)

Страница 25:

3 июня 1937 г. Из протокола судебного заседания:

Подсудимый Рандалон суду показал:

«…Дандарон в октябре 1936 года вернулся из Москвы и не помню, какого числа пришел ко мне. В блокноте Дандарона я видел записи, из которых узнал, что Дандарон является ярым противником советской власти. Вот только тогда я и убедился, что Дандарон занимается контрреволюционными делами. О действиях Дандарона я первоначально доложил начальнику Школы, который предложил мне обратиться с заявлением в НКВД.

Когда я сообщил о Дандароне в НКВД, там не ограничились моим сообщением, а предложили мне детально выявить деятельность Дандарона и точно установить, с кем он имеет связи. После этого я стал больше наблюдать за Дандароном и о замечаемых за ним антисоветских настроениях давал знать следователю НКВД».

П — 40771 (судебное производство)

Из протокола судебного заседания 3.06.1937 г.

Страница 29:

Подсудимый Галданжапов суду объяснил:

«Я являюсь земляком Дандарона, и мы с ним дети одного института. До осени 1935 года я жил в квартире Дандарона. В 1936 г. Дандарон пытался писать научную книгу об авиации на монгольском языке, но у него ничего не вышло, и это дело он забросил».

Из материалов дела по реабилитации 1958 г. Том 2, с. 303–304:

Допрос свидетеля Рандалона (г. Ухта, 23.01.1958 г.)

… «Как‑то в один из вечеров в воинскую часть пришел Галданжапов, вызвал меня и сказал, что он имеет личные счеты с Дандароном и хочет ему отомстить доносом в органы госбезопасности, чтобы его осудили по политической статье. Для этого необходимо выработать материал. Я сказал, что этого делать нельзя…

…Спустя некоторое время меня вызвал следователь НКВД и сказал, что на Дандарона поступил материал, он арестован, и что я должен дать показания (по этому поводу)…

Я все отрицал…».

Страница 308:

3 марта 1958 г. Рандалону предъявили его заявление от 31.12.1936 г. на имя начальника политотдела Рыбкина о контрреволюционной деятельности Дандарона.

Ответ. «Да, это мое заявление».

Пояснение. «В период 1936 года между Дандароном и Галданжаповым возникли на почве семейных споров и драк личные счеты…»

Далее в пояснении речь идет о том, как Галданжапов говорил ему о националистических взглядах Дандарона. Заявление начальнику политотдела Рыбкину Рандалон написал под диктовку Галданжапова.

«…Хочу признаться в том, что тогда не существовало никакой националистической, антигосударственной партии, просто (это) была выдумка самого студента Юридического института Галданжапова,… чтобы отомстить Дандарону посредством моего вмешательства в качестве свидетеля… мы из‑за личных счетов уничтожили друг друга, так как были молоды».

Страница 251:

Свидетель Базаржапова Долгор Базаровна, 1909 года рождения, в 1957 г. показала, что Дандарон «хороший» и что в 1937 г. она его оговорила и не понимает, как это она могла сделать. В 1937 г. она была студенткой Пединститута в Ленинграде.

Дандарон, очевидно, так никогда и не узнал о роковом поступке Ширапа Галданжапова и, может быть, не знал и о роли Балбара Батомункуева и Рандалона в деле 1937 г. Вот странное место из его письма (№ 55) 11 апреля 1957 г. к Н. Ю. Ковригиной (в замужестве Климанскене), в котором он пишет о некоем лице, которого считал повинным в своем аресте в 1937 г.

«Клеветник, провокатор, который посадил меня и других двадцать лет назад, теперь работает в Институте востоковедения Академии Наук. Он монгол, летом в 1956 г. ездил в Индию во главе советских буддистов на праздник 2500–летия со дня рождения Будды. Алексеев [269]уговаривал меня целый час, чтобы я не трогал при людях этого негодяя. Но когда он увидел, что я с ним разговариваю как ни в чем не бывало, то сказал: “Великое дело — буддизм, если он может укротить такого человека, как ты”» [270].

Под следствием Дандарон находился в камере политической тюрьмы на улице Воинова. Однажды, по недосмотру надзирателей, он видел избитого до крови после допроса А. И. Вострикова. Вскоре Востриков там же в тюрьме скончался.

Была арестована и жена Дандарона Елизавета Андреевна, но затем выпущена.

К этому времени у них было двое детей: дочь Люба и родившийся

(7?) декабря 1935 года сын Леонид (Леонард). По выходе из тюрьмы Елизавета Андреевна дочь найти не смогла, Леню же нашла в одном из детдомов Ленинграда. Тщетны были её попытки узнать что‑либо об арестованном муже. С годовалым сыном она решила возвратиться в Сибирь.

Вот что пишет о последних днях своей матери Леонид Бидияевич Дандарон: «она доехала до дому в Аларском районе Иркутской области. Я точно не помню, как мы ехали в поезде. Затем она легла в больницу г. Черемхова. Я хорошо помню, как меня дядя по матери водил в больницу. Я помню ее огромные черные глаза на белом, как больничные стены, лице. Дальше идет полоса беспамятства.

Затем помню, как дядя увозил меня в Иркутск. Дядя завел меня в будку охранника моста и напоил из бутылки теплым молоком. Это было зимой. Я стал жить у тети Даримы. Ее муж был старшим братом отца и тоже был репрессирован. Я долго считал тетю Дариму своей мамой. Оттуда в 1943 г. отец увез меня в Кижингу».

Об этом же, но несколько иначе Леонид Бидияевич Дандарон вспоминал в мае 1996 г. в беседе с В. М. Монтлевичем: