Александр Пятигорский - Введение в изучение буддийской философии

Так Старейшина держит Колесо Дхармы в непрерывном вращении [133] О Колесе Дхармы см. I, прим. 1. . Обладающий великим знанием, сосредоточенный, он подобен земле, воде и огню. Как и они, этот Старейший ни к чему не привязан и ничему не противостоит [134] «Не-противопоставление» себя чему бы то ни было также имеет смысл: всегда придерживаться середины. . Обладая Совершенным Знанием и всепроникающей мыслью, он понимает все, но кажется тупым и ничего не понимающим [135] «Кажется тупым» — что вполне естественно, ибо он не показывает другим людям своих реакций на их слова и поступки. . Так он бродит успокоенный, загасивший огонь ощущений и чувств. Годами служил я Учителю. Теперь, когда Учение Будды изложено и постигнуто и тяжелая ноша сложена с плеч, все, что ведет к новым рождениям, выкорчевано навсегда.

3. Вот что сказал Великий Маудгальяяна [136] Маудгальяяна (Р. Moggalana, Skr. Maudgalyayana) — также один из известных учеников Будды. .

Мы, живущие в лесу, питающиеся подаянием, довольствующиеся объедками, брошенными в чашу для подаяния, давайте разгромим армию смерти [137] «Войско Мары» — метафора, обозначающая все органы чувств вместе со всеми эмоциональными реакциями на контакты органов чувств с их объектами. . Спокойные и внутренне сосредоточенные, да сокрушим мы армию смерти, как слон одним своим прикосновением сметает камышовую хижину. Ты, о тело, жалкая хижина из костей, связанных плотью и мышцами! Какой смысл лелеять другое, не твое тело с чужими членами и органами [138] «Не твое тело» — здесь имеется в виду стандартный прием йогического трансцендентального созерцания: всегда видеть свое тело как другое и самого себя — как объект внешний созерцанию и созерцающему. . Тело, мешок с навозом, сшитый из человечьей кожи, мерзкая дьяволица с выпуклостями на месте грудей [139] Дьяволица символизирует чувственную страсть и используется в созерцании как способ побудить созерцающего к уничтожению в себе чувственных влечений и привязанностей. . Тело с девятью потоками нечистой жидкости, испускающими зловоние. Жаждущий чистоты монах избегает прикосновения к телу, как все избегают прикасаться к экскрементам. Тело, кто знает тебя так же, как я тебя знаю, тот будет держаться от тебя подальше, как все стараются держаться подальше от ямы с нечистотами в сезон дождей — один неверный шаг, и монах провалится в жидкую грязь, как неуклюжий бык. Так видит тело истинный аскет, великий герой [140] «Великий Герой» (Р. и Skr. mahavira) — стандартный эпитет для аскета, доблестно сразившегося со своим главным врагом, с самим собой. .

Но что же это? Ужас охватил монахов, повсюду волнение. Это угас несравненный Шарипутра [141] «Угас несравненный Шарипутра» — здесь имеется в виду смерть Шарипутры, который, согласно традиции, был учителем Маудгальяяны. . Воистину так возникают и исчезают все дхармы. Успокоение дхарм — это счастье. Тот, кто видит пять материальных элементов, составляющих тело [142] «Пять материальных элементов» — земля, вода, жар (или огонь), воздух и эфир (или пространство). как другое, как не самих себя, тот попал верно пущенной стрелой в кончик волоса [143] «Стрелой в кончик волоса» — чисто буддийская метафора, относящаяся к крайней трудности, невероятности, почти невозможности, достижения архатства. .

А монах пусть странствует, словно пораженный мечом, с низко опущенной головой, ни на мгновенье не выпускающий из сознания свое полное прекращение желания существовать. О брахман, воздай хвалу Кашьяпе, спокойному, сосредоточенному, живущему обособленно от всех, мудрецу, наследнику наилучшего из Будд.

Человек — это аскет. Но не аскет вообще, не всякий, кто себя называет аскетом или кого называют аскетом. В тексте VI описывается только один род индийского аскетизма — тот особый, буддийский аскетизм, который, следуя тому, что Будда возвестил в Первой Проповеди, можно было бы назвать «срединным», т.е. исключающим аскетические крайности, которым были столь привержены современники Будды, джайнские аскеты. Итак, человек — это аскет. Но кто же тогда «просто человек», «не-аскет»? Дело в том, что «аскетизм» здесь — это не занятие, профессия или образ жизни, но прежде всего — позиция, точка зрения. С этой точки зрения «не-аскет» — это как бы «минус аскет», т.е. тоже аскет, но с противоположным знаком. Ибо аскетизм вводится как универсальный потенциальный антропологический признак, которым каждый человек может обладать. В раннем «историческом» буддизме аскетизм превратился в особое измерение человеческой природы, которое находит свое выражение как в негативных, так и в позитивных установках аскета в его отношении к себе и к окружающему миру, в отличие от джайнского аскетизма, в котором абсолютно господствуют негативные установки. Буддийскому аскетизму чужда идея умерщвления плоти и физического самоуничтожения в любой его форме. Вообще буддийский аскетизм является слишком сложным феноменом, чтобы его можно было редуцировать к двум-трем тривиальным моментам, с которыми у нас обычно ассоциируются аскетизм и отшельничество, таким, скажем, как неудовлетворенность собой или окружающей средой, нежелание зависеть от общества и т.д. Строго говоря, буддийский аскет не является ни социальным, ни асоциальным. Его называют аскетом не потому, что он уходит, оставляя дом, семью, клан, племя, деревню, город или страну. И не потому, что он умственно и эмоционально отделил себя от того, что покидает. И то и другое относится к негативному аспекту аскетизма.

Главным в буддийском аскетизме является стремление к Высшему Знанию Учения (Дхармы) и к достижению архатства, негативный аспект играет не более чем служебную роль. Более того, последний претерпел радикальное переосмысление в трансцендентальном созерцании. Все, отрицательно воспринимаемое аскетом, превращается в крайне сжатое, сконденсированное содержание «ретроспективного йогического вспоминания» и таким образом как бы «переводится» из настоящего момента в прошлое, включающее в себя весь прежний, вплоть до настоящего момента, опыт его аскетической жизни и его память прежних рождений. Самое интересное в радикальном йогическом переосмыслении отрицательного — это двойственность этого переосмысления. Не замечательно ли, что в одном и том же тексте аскет призывает к отвращению к телу, как к вони и гнили, но и тут же рассказывает, как сам он, преодолев отвращение, съел сгнивший палец прокаженного. Это — пример йогического «отрицания отрицания»: преодолеть влечение к телу отвращением и преодолеть отвращение в созерцании. Притом, конечно, что эпизод с прокаженным случился, когда аскет Кашьяпа уже преодолел как влечение, так и отвращение (а также и страх).