Рам Дасс - Полировка зеркала. Как жить из своего духовного сердца

В древние времена в одной буддистской стране по деревням шла армия, убивавшая множество людей. Монахов потрошили, чтобы те отреклись от буддизма: во времена Чингиз-хана такое происходило часто. Там был один особенно жестокий командир с репутацией беспощадного человека. Войдя в один из городков, он спросил у своего подручного: «Какая здесь ситуация?»

Подручный ответил: «Все люди тебе поклоняются. Все тебя боятся. Все монахи из монастыря, за исключением одного, сбежали в горы».

Командир разъярился: один монах по-прежнему оставался здесь. Он вошел в монастырь, силой распахнул ворота, и увидел монаха, стоящего посреди двора. Капитан подошел к нему и сказал: «Ты не знаешь, кто я? Я могу, не моргнув и глазом, вытащить свой меч и распороть твой живот».

«А ты не знаешь, кто я? — ответил монах. — Я могу пропустить твой меч через свой живот, не моргнув и глазом». Командир поклонился и ушел.

Вникая в духовную литературу, в смерти вы начинаете видеть свет.

Умирал один мастер дзен. Мастера дзен должны оставлять посмертный стих, а он такого еще не написал. Его ученики очень беспокоились, что он умрет, не написав свой стих. Они повторяли: «А как же твой стих? А как же твой стих?» В итоге он взял свою кисть для каллиграфии и написал: «Земля — вот это, смерть — вон то. Стих, не стих, вам-то что?». И умер.

В предисловии к изданию «Тибетской книги мертвых» 1960 года лама Анагарика Говинда писал: «Можно спорить о том, что, не умерев самолично, никто не может говорить о смерти авторитетно; раз-уж никто, видимо, из смерти не вернулся, как может кто-то знать, что такое смерть или что происходит после нее?

Тибетец ответит: “Нет ни одного человека, на самом деле, ни одного живого существа, которое не возвращалось из смерти. На самом деле, прежде, чем прийти в эту инкарнацию, мы все переживали множество смертей. И то, что мы называем рождением, лишь обратная сторона смерти” — это как две стороны одной монеты или дверь, которую мы называем “входом” снаружи комнаты и “выходом” изнутри.

Гораздо сильнее поражает, что не все помнят свою предыдущую смерть; из-за отсутствия таких воспоминаний большинство людей и не верит, что предыдущая смерть была. Но подобным образом они не помнят и свое рождение — тем не менее, люди не сомневаются, что недавно они родились».

Я провожу время с умирающими. Я из тех необычных людей, которым нравится быть с умирающими, ведь я знаю, что окажусь в присутствии Истины. Я был рядом со своей матерью и, позже, со своей мачехой, когда они умирали. Я глубоко благодарен за этот опыт.

Моя мама умирала в начале февраля 1966 года в бостонской больнице. Я сидел у ее постели. К тому времени я уже несколько лет работал над пониманием своей собственной осознанности. Казалось, она отдыхала. Я, вроде как, находился в режиме медитации: просто был обширным, осознанным, и замечал, что происходило, когда родственники и врачи заходили в палату и спрашивали: «Гертруда, как ты себя чувствуешь?». Я прислушивался к бодрому голосу медсестры. Мне стало понятно, что моя мама окружена заговором отрицания. Я наблюдал, как в палату заходят родственники, врачи, медсестры, говорившие, что на вид ей получше, что она молодец, а потом они выходили из палаты и говорили, ей не дожить и до конца недели. Я подумал, как странно, что человеческое существо, проходящее через одно из самых глубоких преобразований своей жизни, полностью окружено обманом. Вы можете услышать, как это больно? Одна женщина зашла и сказала: «Врач только что передал, что есть новое лекарство, которое, как мы думаем, поможет».

Никто не мог говорить с ней начистоту, поскольку все слишком боялись — все, каждый из них, даже раввин. Мы с мамой поговорили об этом. В один момент, когда в палате больше никого не было, она повернулась ко мне и произнесла: «Рич?». Я просто сидел там — без суждений, без всего, просто сидел — и мы просто встретились в этом пространстве.

Она сказала: «Рич, мне кажется, я умру».

Я ответил: «Да, мне тоже так кажется».

Представьте, каково было ей, когда кто-то подтвердил то, что она знала. Она не могла получить это подтверждение ни от кого от целой плеяды друзей, родственников, врачей, медсестер.

Она спросила: «Рич, как ты думаешь, как это будет?»

Я сказал: «Ну, конечно, знать я не могу. Но я смотрю на тебя и вижу, как твое тело распадается. Как будто дом горит. Но ты все еще есть, и я думаю, когда здание догорит, его не останется, а ты останешься. Мне кажется, что на самом деле наша с тобой связь не определяется этим увядающим телом, поскольку ты говоришь так же, как говорила всегда. Я чувствую то же самое, что чувствовал всегда. Но при этом данное тело увядает у нас на глазах.

«Я думаю, что мы с тобой так друг друга любим… Я просто верю, что любовь превосходит смерть». Для нас это был очень трогательный момент.

Позже я был со своей мачехой, Филлис, когда она умирала от рака. Филлис было шестьдесят девять, а моему отцу — восемьдесят один. На их свадьбе я вел невесту к алтарю. Мы дружили. А теперь она умирала, и моей ролью было находиться с ней и помогать ей в этом процессе.

Мы с ней вместе ходили по врачам и делали все, что связано с получением справок, заключений и работой с эмоциями. Филлис была очень сильной представительницей Новой Англии, чудесной, земной женщиной, поклонницей покера, своенравной спорщицей и любила веселье.

Она проживала свою жизнь упрямо, с плотно сжатыми губами, и к смерти приближалась так же. Передо мной не стояло задачи говорить: «Эй, Филлис, ты должна принять это». Я не имел такого морального права. Моей задачей было просто пребывать с ней. Так что я ложился на кровать, мы держали друг друга за руки и разговаривали. Мы говорили о смерти, о том, какой, на наш взгляд, она могла бы быть, и все такое, но Филлис по-прежнему хорошо держалась.

Рак вызывал острую боль, которая со временем подточила ее волю. За четыре-пять дней до смерти наступил момент, когда она сдалась.

В нашей культуре, сдаваясь, вы терпите неудачу. Все говорят нам стараться, стараться. В результате мы иногда окружаем умирающих людей ложной надеждой, порожденной нашим собственным страхом.

С Филлис я просто был открыт, и она могла говорить, что хотела. Я не говорил: «А теперь я дам тебе инструкции по умиранию», она бы это не приняла. Но потом она сдалась. В момент, когда она уступила, я будто увидел, как из яйца вылупился цыпленок. Появилось новое существо, такое блестяще прекрасное, присутствующее, светлое и радостное. Это было существо, которым на каком-то глубоком интуитивном уровне она себя знала, но не находила на него времени в своей взрослой жизни. Она открылась этому существу, и вместе мы просто грелись в его свечении. В тот момент она вышла на другой уровень осознанности. Мы были вместе, разговаривали, но боль и процесс умирания стали просто явлениями. Она больше не занималась умиранием; она просто была, и умирание просто происходило.