Владимир Топоров - Святость и святые в русской духовной культуре. Том II. Три века христианства на Руси (XII–XIV вв.)

Правда, тот же автор пытается найти и объяснение, которое позволило бы смягчить преступления московской власти и ее низость [362]. После всего сказанного до сих пор им и вполне справедливого теперь — увы! — ходячее объяснение всего «исторической необходимостью»:

Но тверитяне взяли ложную линию движения — она их привела к погибели. Делу же общерусскому они вредили. А москвичи — сознательно или нет, шли большаком русской государственности — и себя связали с нею навсегда.

А разве не происки Москвы способствовали погибели Тверского княжества и разве у него в начале XIV века не намечался свой и при этом очень интересный большак ! Разве не в Твери и Новгороде закладывались отдаленные подступы к тому, что получило развернутое продолжение в историческом творчестве Петра I, как бы к нему ни относиться! Разве, наконец, история Твери во время ее независимости не намекает на западную ориентацию Руси, на тесные связи с Новгородом, Литвой, Балтикой!

Но скажут — «Ведь ничего этого не состоялось и ничего от этого не осталось» и, может быть, в подтверждение прибавят расхожую формулу нашего времени, чье обаяние почему–то так велико — «История не знает сослагательного наклонения!». Может быть, это и так, особенно если исключить из истории ее духовную, нравственную составляющую. Но не будет ли такой исторический фатализм предательством по отношению к жертвам и оправданием «злой» истории? И почему историк, как каторжник к галере, должен быть прикован только к ползучей эмпирии истории и пренебрегать глубокими историческими смыслами, отказываясь тем самым и от поиска их, и от извлекаемых из них уроков? Ссылаются на то, что первые из русских митрополиты Петр и Алексий и в их лице Церковь были союзниками московской княжеской власти. Это действительно так, и сделанное ими для укрепления Москвы и объединения русских земель под ее эгидой не будет забыто. Здесь достаточно ограничиться двумя замечаниями. Во–первых, не стоит тешиться, иллюзией полной святительско–княжеской симфонии. Далеко не все деяния мирской власти эти святители одобряли, но вмешиваться в мирские дела, в сферу государственных интересов они себе не позволяли, да скорее всего и знали, чего бы это им стоило. Во–вторых, все–таки позиция Петра и Алексия по отношению к княжеской власти — при всех уважительных обстоятельствах — заключала в себе и долю соблазна, которая в дальнейшем при усилении этой власти и при князьях, которые были мало склонны к христианскому строю жизни и убеждений, существенно увеличивалась и ставила духовную власть, Церковь в ложное положение. В широкой исторической перспективе именно в этом положении уже содержались ростки будущей отнюдь не безупречной симфонии Власти и Церкви, которая, однако, всегда была в пользу Власти, независимо от того, права она была или неправа, вела к зависимости Церкви от Власти, а в худших случаях — и к серьезным нравственным отклонениям, к униженности и ослаблению творческого христианского духа, нередко к сервильности и услужению злобе сего дня, к «национальной» Церкви. В конце XV — начале XVI в. в прениях «стяжателей» и «нестяжателей» эти язвы стали очевидными: у порога стояло то, что позднее получило название трагедии русской святости [363].

Ситуация этой, более поздней по сравнению с сергиевой, эпохи вынуждает вернуться снова к самому Сергию в его отношениях к светской власти, в которые его, несомненно, втягивали и сама эта власть, а отчасти и власть духовная, Церковь, не говоря уж о складывающейся на Руси конкретной ситуации.

Сергий, конечно, никогда не был ни политиком, ни «князем Церкви». «За простоту и чистоту ему дана судьба далекая от политических хитросплетений. Если взглянуть на его жизнь со стороны касанья государству, чаще всего встретишь Сергия — учителя и ободрителя, миротворца. Икону, что выносят в трудные минуты и идут с ней сами» (Зайцев 1991, 108). Не будучи политиком, Сергий, однако, — и при этом не по своей воле —в политике участвовал, выполнял те или иные «дипломатические» поручения, будучи втягиваемым (хотя, видимо, и довольно деликатно, но все–таки не без некоторой настойчивости) в такие вынужденные действия благоволившим к Сергию митрополитом (с 1354 года) Алексием, которого он, несомненно, ценил и многие инициативы которого одобрял.

Так, еще в 1358 году при сыне Ивана Калиты Иване Сергий вынужден был отправиться в родной ему Ростов, где он убедил Константина, князя Ростовского, признать над собой власть великого князя. Когда через два года Константин выхлопотал себе в Орде грамоту на самостоятельный удел, Сергий отправляется снова в Ростов (1363 г.) на богомолье к Ростовским чудотворцам и снова, видимо, убеждает Константина не выступать против великого князя. В 1365 году митрополитом Алексием, за которым, конечно, стоял и великий князь, Сергию была поручена еще более важная миссия — способствовать решению крупного конфликта. Дело состояло в том, что в этом году Борис Константинович, князь Суздальский, захватил у своего брата Димитрия Нижний Новгород. Димитрий, признававший первенство московского князя Димитрия Ивановича, пожаловался ему на самоволие своего брата, которое Москве тоже было не по душе. Алексий направил в Нижний Новгород миротворцем Сергия. Поручение было не из легких. Сложившуюся ситуацию и действия Сергия довольно подробно описывает Никоновская летопись:

Того же лета [1365 г. — В. T .] приiде посолъ отъ царя изо Орды Барамхозя, а отъ царицы Асанъ, и посадиша на Новогородцкомь княженiи князя Бориса Констянтиновича […] — Того же лета приiде изо Орды отъ царя Озиза князь Василей Кирдяпа Суздальскт, сынъ Дмитрiевъ […] а с нимъ царевъ посолъ, имя ему Урусманды, и вынесе ярлыки на княженiе великое Владимерьское князю Дмитрею Констянтиновичю Суздальскому: онъ же не възхоте и зступися великого княженiя Владимерьскаго великому князю Дмитрею Ивановичю Московьскому, а изпросилъ у него силу къ Новугороду къ Нижнему на своего меншаго брата на князя Бориса Констянтиновича. Князь же великiй Дмитрей Ивановичь посла къ нимъ послы своа, чтобы ся помирили и поделилися вотчиною своею; князь же Борись не послуша. — Того же лета Алексей митрополитъ отня епископiю Новогородцкую и Городецкую отъ владыки Суздальскаго Алексеа. Въ то же время отъ великого князя Дмитреа Ивановича приiде съ Москвы посолъ преподобный Сергiйигуменъ Радонежскiй въ Новъгородъ въ Нижнiй ко князю Борису Констянтиновичю, зовя его на Москву; онъ же не послуша и на Москву не поиде; преподобный же Сергiй игуменъ по митрополичю слову Алексееву и великого князя Дмитреа Ивановича церкви вся затвори. И даде силу князь велики Дмитрей Ивановичь старейшему брату Дмитрею Констянтиновичю на меншаго его брата Бориса Констянтиновича; князь же Дмитрей Констянтиновичь еще къ тому въ своей отчине въ Суздале събра силу многу, и поиде ратью къ Новугороду Нижнему; и егда доиде до Бережiа, и тамо срете его брать его меншей князь Борись Констянтиновичь з бояры своими, кланяяся и покоряяся и прося мира, а княженiа съступаяся. Князь же Дмитрей Констянтиновичь не остави челобитьа и моленiа брата своего и взя съ нимъ миръ, и поделишася княженiемъ Суздалскимъ и Нижняго Новагорода и Городецкимъ; и сяде самъ князь Дмитрей Констянтиновичъ на великомъ княженiи въ Нижнемъ Новегороде, а брату своему меншему князю Борису Коньстянтиновичю даде Городець (Никон. летоп. ПСРЛ XI, 1965, 5).