Владимир Топоров - Святость и святые в русской духовной культуре. Том II. Три века христианства на Руси (XII–XIV вв.)

Наконец, подходят к Хотькову и тут поминают родителей Сергия. Но начинается гроза, гремит гром, монашки–трудницы, сгребавшие сено в валы, умываются дождиком, крестятся, потом укрываются в сарае. Монахиня, крестясь, приговаривает: «Свят–Свят–Свят… Ах, благодать Господня… хорошо–то как стало, свежо, дышать легко!.. Свят–свят…» Она же уговаривает богомольцев заночевать у родителей Преподобного: «помолитесь, панихидку по родителям отслужите […] и услышит вашу молитву Преподобный […] Рукодельица наши поглядите, кружевки, пояски… деткам мячики подарите лоскутные, с вышивкой, нарядные какие […]» И путешественники в Троицу заночевали неожиданно в Хотькове.

Утро было теплым и пасмурным, дали смутны. Сейчас все на взгорье, «у Креста». Отсюда до Троицы десять верст. Однажды какой–то святой («Житие» Сергия сообщает, что это был Стефан Пермский) послал отсюда поклон и благословение Преподобному, а тот духом услышал и возгласил: « радуйсяи ты, брате!» В честь этого чуда и был поставлен здесь крест. Кого сподобит, может увидеть отсюда троицкую колокольню, будто розовуюпасхальную свечу.

Мы стоим «у Креста» и смотрим: синие, темные боры. Куда ни гляди — боры. Я ищу колоколенку, — розовуюсвечу, пасхальную. Где она? Я всматриваюсь по дали, впиваюсь за темные боры и вижу… вижу, как вспыхивает искра, бьется–дрожит в глазах. Закрываю глаза — вижу: золотойкрест стоит над борами, в небе. Розовое я вижу в золоте —великую розовуюсвечу, пасхальную. Стоит над борами, в небе. Солнце на ней горит. Я так ее ясно вижу! Она живая, светит крестом–огнем. — Вижу, вижу!.., — кричу я Горкину.

Ни Горкин, ни даже Анюта сколько ни вглядываются, ничего не видят. «Где же увидать, пасмурь кака […] да и глаза не те уж», — говорит Горкин. А монах говорит, что «это — как сподобит. Бывает — видят. Да редко отсюда видно, поближе надо. А я–то видел. Говорю, что розоваясвеча, до неба, и крест золотойна ней. Но мне не верят: помстилось так. Я стараюсь опять увидеть, закрываю глаза… — и слышу: — Нагнал–таки!.. Отец!.. […] Я кидаюсь к нему, от радости[…] и я кричу ему в дочерна загоревшее лицо, что видел сейчас свечу… розовуюсвечу, пасхальную! Он ничего не понимает — какую еще свечу! Я рассказываю ему, что это кого сподобит… видят отсюда колоколенку — Троицу, «— “как розоваясвеча, пасхальная”! Он целует меня, называет выдумщиком». А ведь если вдуматься, то какая же это выдумка! Разве это не сверхреальное виде́ние, не чудопроницания в глубинное. Разве реальнее этого, если, при хорошем зрении, десять раз подряд увидишь эту розовуюпасхальную свечу и эти видения ничего не изменят в твоей душе! И разве сам Сергий во многих случаях не считал, что принимаемое людьми за чудо было подготовлено внутренней и совершенно естественной духовной ситуацией!

Отец скачет в Троицу — поспать. «В монастырской гостинице найдете…» — и скачет на взмыленной Кавказке. «О–гонь!.. — всплескивает руками Горкин, — и был, и нет!..» А мальчик смотрит на грязную дорогу, на темнеющие боры. — «Ни отца, ни розовойколоколенки, ни искры».

Глава «Под Троицей» — следующий шаг после того, что описывалось в предыдущей главе «У Креста», а за нею пойдут еще три главы, все более и более приближающие наших богомольцев и читателей «Богомолья» к высшему средоточию святости, — «У Троицы на Посаде», «У Преподобного» и «У Троицы», замыкаемых последней главой — «Благословение». Оказаться «под Троицей» значит уже отчетливо видеть ее («вон, на горку подняться, — как на ладоньке вся Троица»), войти с ней в непосредственную зрительную связь, быть пронизанным ее духовными токами и вместе с тем, все–таки еще не достигнув полностью желанной цели, уразуметь, что за нею следует невеселое событие — возвращение домой.

Об этом напоминают невеселоплетущиеся назад богомольцы (а туда–то, в Троицу, шли они весело и радостно, и это настроение, по мере приближения к Троице, нарастало, и автор многократно употреблял эти слова, создавая какое–то чудесное «резонантное» пространство радости и веселья).

Мы–то идем на радость, а они уж отрадовались, побывали–повидали, и от этакой благодати — опять в мурью. Что же, пожили три денька, святостьюподышали — надо и другим дать место. Сидят под елками — крестики, пояски разбирают, хлебца от Преподобного вкушают, — ломтем на дорожку благословил […] Спрашиваем: ну, как… хорошо у Троицы, народу много? Уж так–то, говорят, хорошо… и надо бы лучше, да некуда. А какие поблаголепней — из духовного прочитают: — Уж так–то благоцветливо, так–то все чинно–благоподатливо да сладко–гласно… не ушел бы! А наро–ду — полным–полнехочко. — Да вы, — говорят, — не тревожьтесь, про всех достанет […] благословит отец настоятель в медном горшке варить, что от Преподобного остался, — черпай-неисчерпаемо!

И возникает, слушая это, какая–то радостная тревога, желание хотя бы в мечтах предвосхитить эту скорую и уже неотменимую встречу — «Троица сейчас… какая она, троица? Золотаяи вся в цветах? […] и большая–большая церковь, и над нею, на облачке, золотаяикона — Троица. Мальчик с нетерпением расспрашивает Горкина, а тот — “а вот увидишь”».

Погода разгулялась. Воздух благоуханный и свежий. «Веселые луговинки полны цветов, — самая–то пора расцвета, июнь месяц». Всю эту красоту Божьего мира ощущает Горкин, и этот мир освящен присутствием Сергия:

— Ведь это что ж такое… какое же растворение! Прямо–те на надышишься… природа–то Господня. Все–тут исхожено Преподобным, огляжено. На всех–то лужках стоял, для обители место избирал.

Можно вспомнить, что это первоначально пустынное, глухое, дикое, мрачное место стало просвещенным жизненным подвигом Сергия, и нет никакой случайности в том, что теперь все это место читается в призме его жития. Федя вспоминает, что здесь, еще отроком, Преподобный «потерял–искал» лошадку и ему явился святойстарец и указал, где его потерянная лошадка, благословив его просвиркою. «Ишь, с лошадкой тоже хозяйствовал, не гнушался», — замечает Антипушка, имеющий дело с Кривой. И в этом замечании — удовлетворение: ведь это не только о Сергии, но в известном отношении — о нем самом, Антипушке.

Подхватывая последнее слово Антипушки и как бы опровергая его. Горкин по сути дела развивает ту же мысль о Преподобном:

— Как можно гнушаться, — говорит Горкин радостно, — он и с топориком трудился, плотничал, как и мы вот. Поставит мужичку клеть там, сенцы ли, — денег нипочем не возьмет! «Дай, — скажет, — хлеба кусочек, огрызочков каких лишних, сухих… с меня и будет». Бедных как облегчал, сердешный был. С того все и почитают, за труды–молитвы да за смирение. Ну, до чего ж хорошо–то, Господи!..