Юрий Грачёв - В Иродовой Бездне. Книга 2

Всех, отобранных в этап, волновал вопрос: «Куда?» Мечтали попасть в лагерь с сельскохозяйственным уклоном: там и работа на полях и огородах полегче, и питание гораздо лучше. Те, кто уже побывал в сельскохозяйственных отделениях, говорили, что там всегда удавалось съесть лишнюю картошку, морковку. А если повезет — попадешь на склад перебирать овощи, тут уж совсем голодать не будешь. Другое дело, если отправят куда-нибудь в шахты или на север. Там гибель неминуема.

Среди отправляемых Лева в физическом отношении был одним из самых слабых, но по настроению, наоборот, одним из самых бодрых.

Он подобным вопросом не мучился. Его не интересовало, что предстоит впереди. Все заботы он возложил на Высшее Руководство, и в его записной книжке из бересты появилась карандашная запись: «Все заботы ваши возложите на Него, ибо Он печется о вас».

Этапников собрали в отдельном бараке, вымыли в бане. Начальство распорядилось выдать им самое изношенное, чиненое белье, ведь их отправляли в другой лагерь.

Одежда заключенных пахла по-особому. Бесконечные прожарки в жар — камерах, работа на лесозаготовках, пребывание в бараках, которые на ночь запирались и потому воздух там становился спертым, — все это придавало ей тот специфический лагерный «аромат», к которому сами арестанты настолько привыкли, что и не замечали его. Но когда приходили свежие люди, например, врачи, комиссовавшие в этап, особенным образом поводили носами, как бы давая понять, что запах лагерников отнюдь не из приятных. Что касается лагерного начальства, то оно этот запах ценило: в случае побега собакам по запаху было легко обнаружить бежавшего, даже если бы он смешался с толпой людей.

Лева тоже не замечал его. Юноша уже свыкся с тюремной одеждой, с лагерными нарами. Единственное, к чему ему так и не удалось привыкнуть, — это чувство голода. Все время страшно хотелось есть.

О свободе в отличие от заключенных Лева не тосковал. Он понимал, что сейчас церковь Христа гонима, везде позакрывали молитвенные дома, сослали массу братьев и сестер, и для Христа в России нет места нигде, разве только в тюрьме. И Смирнский не думал о досрочном освобождении. Он даже не вел счет дням, которые остались до конца его срока. Зачем? Если нет в России свободы для Христа и Его учения, то и лично ему, Леве, не может быть никакой свободы.

Перспектива жить в лагерях до смерти нисколько не страшила Леву. Он твердо верил в то, что эти кратковременные страдания — ничто по сравнению с тем, что откроется ему в чудных небесах. Он знал, что каждый ушедший день только приближает его к Небесной Родине и что там не будет ни страданий, ни воздыханий, ни несправедливости. Там никто не угнетает ближнего, там. Христос, Свет, Жизнь…

Перед отправкой всех тщательно обыскивали. Найдя у Левы книжку из бересты, надзиратель стал ее читать.

— Ты что, верующий?

— Да, верующий, — спокойно ответил Лева.

— Странно. Такой молодой, а верующий. В какого же Бога ты веришь?

— В Того, Кто сотворил небо и землю, — ответил Лева. — И Иисуса Христа, Спасителя.

Разговор прервал подошедший начальник конвоя. Он взял у надзирателя книжечку из бересты и, просмотрев, бросил ее в кучу недозволенных вещей. В основном там были ножи да бритвы — их всегда изымали у заключенных во время этапа.

— Почему у меня отобрали записную книжку? — недоумевал Лева. — Ведь там только стихи из Библии. А, понимаю!.. Ведь Слово Божие острее меча обоюдоострого, оно проникает в самую глубину человеческого естества…

Смирнский подошел к железной печке, около которой грелись этапники, наклонился к дровам и, отщепнув кусок коры, положил его в карман.

— Зачем это тебе? — спросил один из бригадников.

— Да так, нужно, — ответил Лева Кусок коры не отобрали, он не был острорежущим.

Вечерело. Этап погнали на станцию Тайга.

Молчаливо, торжественно стояли по обе стороны дороги сосны, березы и ели, покрытые снегом. Скрипел снег под полозьями саней, на которых везли вещи заключенных. А там, наверху, было небо. Темные тучи как бы застыли на нем, и заходящее солнце, отражаясь в них, говорило о бесконечном: края туч розовели от вечерней зари, да и сами тучи, освещенные солнцем, не казались мрачными и угрюмыми. Лева шагал и невольно то и дело поднимал взор к небу. Было так приятно думать о том, что говорит Писание. Ведь придет день — был уверен Лева, — когда явится Христос, и тоже будут тучи, и Христа встретит мир истерзанный, утонувший во тьме.

— О, как возрадуемся мы! — продолжал Лева развивать свои мечты. — Скажем: вот Он, Бог, на которого мы уповали. Но почему же, почему люди, когда пришел свет в мир, чтобы озарить сидящих во тьме и тени смертной и направить их стопы на путь мира, почему они отвернулись от Христа? Почему бы и нашей стране не жить по Божьи, чтобы каждый любил другого, помогал, прощал? Ведь природа ее так богата, что богатств этих хватило бы всем, все были бы сыты, радостны и довольны… Но, увы! На всем земном шаре не снискать ни уголка, ни островка, где бы царили мир и любовь. Повсюду слезы, горе, ненависть, борьба. И это потому, — решил для себя Лева, — что Христос не занимает первое место в сердце человека…

На станции стоял поезд — несколько «телячьих» вагонов. В них и погрузили заключенных. В вагонах было так же холодно и морозно, как и на воле. Но зажгли круглые железные печи. И хотя они сильно дымили, это нисколько не огорчало этапников: в вагоне стало тепло, и можно было улечься на покрытые инеем нары. Как водится, конвой сделал последнее предупреждение в отношении побега, двери вагона заперли, и все стихло. Помолившись, Лева спокойно уснул.

Когда он проснулся, через решетку маленького вагонного оконца проникал солнечный свет, а вагон не двигался. Заключенные, которые не спали, сказали, что поезд еще не отправляли. Пришел конвой, принес ведра с горячим кипятком. Сухой паек на время этапа выдавался заключенным на руки и состоял из хлеба, сахара и селедки. От селедки всегда хотелось пить, и скоро заключенные стали просить конвой принести еще горячей воды. Но начальник конвоя отказал: не получите до следующего раза, и никакие просьбы не помогли,

К вечеру был сформирован состав (он вез лес и заключенных), прицеплен паровоз, и поезд наконец-то тронулся. Поздно ночью он остановился около какой-то большой станции, и конвой принес воды.

Это общеупотребительное выражение, широко распространенное в тюремной (лагерной) среде, низводит свободную человеческую личность до положения бессловесной скотины. — Прим. автора.

Лева переносил жажду легко. Год пребывания в условиях следствия приучил его к какому-то особенному терпению. То же относилось и к хлебу. Свою порцию Лева аккуратно делил на три части: завтрак, обед и ужин, и никогда этому правилу не изменял.