Франсин Риверс - Веяние тихого ветра [A Voice in the Wind]

Марк с тоской смотрел на Хадассу и видел, насколько она беззащитна. Она была бледной и напряженной; можно было увидеть, как сильно и часто пульсирует жилка у нее на шее. Марку захотелось защитить ее, утешить, поддержать.

— У меня и не было таких намерений. — Марк подошел к Хадассе и увидел, что она напряглась еще больше, но осталась стоять на месте, потому что не имела права никуда уходить. Проведя тыльной стороной ладони по ее щеке, Марк думал, как исправить положение. — Я не собираюсь тебя насиловать, — сказал он. — Я хочу тебя любить. И ты этого хочешь, Хадасса. Наверное, ты еще слишком наивна, поэтому сама этого не замечаешь, но я знаю. — Он снова провел пальцами по ее щеке. — Милая маленькая Хадасса, позволь мне показать тебе, что такое любовь. Согласись.

Хадасса трепетала, ее тело живо отзывалось на прикосновения его руки, на его мягкий голос, на его — и ее собственное — желание. От его близости у нее перехватило дыхание…

Но то, о чем он говорил, было злом. То, о чем он просил, было неугодно Богу.

— Согласись, — шептал он. — Одно твое слово, и я буду так счастлив…

Хадасса покачала головой, не в силах произнести ни слова.

— Согласись, — уже более твердым голосом повторил Марк.

Хадасса закрыла глаза. Боже, прошу Тебя, помоги мне! — воскликнула она в своем сердце. Она тоже давно любила Марка. Те чувства, которые он в ней пробудил, теперь сжигали ее изнутри, сжигали ее рассудок, заставляли ее забыть обо всем, кроме ощущения от прикосновений его рук. Марк снова поцеловал ее раскрытыми губами. Она отвернула от него свое лицо. Иешуа, помоги мне противостоять этим чувствам. Рука Марка нежно прикоснулась к ней, и шок от этого прикосновения заставил ее отпрянуть.

Марк закрыл глаза, его охватило необычное ощущение утраты.

— Ну почему ты, единственная из всех женщин, к которым я испытывал сильные чувства, поклоняешься Богу, требующему чистоты? — Он снова протянул к ней руки и обнял ими ее лицо. — Отрекись ты от своего Бога. Он ведь только и делает, что запрещает тебе те немногие радости, которые может дать нам жизнь.

— Нет, — мягко, но решительно сказала она.

— Ты же хочешь меня. Я это вижу по твоим глазам.

Она закрыла глаза, заставив его тем самым замолчать.

Чувствуя, что его надежды рушатся, Марк резко, с усилием засмеялся.

— Посмотрим, сможешь ли ты еще раз сказать «нет». — Он притянул Хадассу к себе и снова стал целовать, дав волю всей той страсти, которая мучила его последние недели. От девушки пахло амброзией, и он упивался ею, пока его собственное желание не оказалось невыносимым для него самого. Затем, в конце концов, он ее отпустил.

Оба дрожали. Ее глаза были полны слез, а лицо было бледным и отрешенным.

Марк смотрел на нее сверху вниз и знал, что дела обстоят так, как он и надеялся. Она хотела его. И все же та незначительная боль в его теле не шла ни в какое сравнение с огромной болью в его сердце. Он пробудил в Хадассе желание к нему, чтобы добиться ее покорности. Но, в конечном счете, он сделал все для того, чтобы между ними выросла еще более высокая стена. Будет ли Хадасса теперь когда–нибудь доверять ему?

— Очень хорошо, — сказал он, насмешливо скривив губы. — Иди спать на свой холодный тюфяк, и пусть тебя согреет твой невидимый Бог. — Жестом он велел ей уходить и отвернулся. Закрыв глаза, он слышал ее тихие торопливые шаги.

Выругавшись, он сделал резкий выдох, испытывая почти физическую боль от своей глупости. Он отошел в другой конец помещения и налил себе вина. Его всего трясло. Он знал, что это нормальная реакция. Уже несколько недель он не был ни с одной женщиной. Он неожиданно вспомнил об Аррии и поморщился. Мысль о ней в минуты, когда в нем зарождалось новое чувство к Хадассе, была для него неприятна.

Хадасса.

Христианка!

Тут он вспомнил о двенадцати мужчинах и женщинах, привязанных к столбам и облитых смолой, вспомнил, как они кричали, когда их подожгли, чтобы они, подобно факелам, освещали Цирк Нерона. Вздрогнув, Марк осушил бокал.

Шесть крепких стражников благополучно доставили Атрета на корабль, где его уже ждал Серт. Этот круглолицый торговец гладиаторами с интересом рассматривал его.

— Оковы ему будут не нужны, — сказал он, обратившись к охране.

— Но, мой господин, он…

— Снимите оковы.

Атрет стоял неподвижно, пока с его рук снимали кандалы. Толпа зевак следовала за ним от самого лудуса и теперь собралась в порту. Кто–то выкрикивал его имя. Другие плакали, не скрывая своего сожаления по поводу его отъезда.

Атрет увидел, что Серт на борту корабля располагал своей охраной. Заметив его наблюдательность, Серт улыбнулся ему.

— Для твоей безопасности, — сказал он, — в том случае, если решишь броситься за борт и утонуть.

— Я не собираюсь кончать самоубийством.

— Прекрасно, — сказал Серт. — Я вложил в тебя целое состояние. Не хотел бы, чтобы эти деньги пропали даром. — Он протянул руку в сторону. — Иди туда.

Атрет вошел в помещения под палубой, которые были даже еще меньше, чем его камера в лудусе. В его каюте пахло деревом и смолой, а не камнем и соломой. Атрет вошел в нее и снял свою накидку.

— Мы отплываем через несколько часов, — сказал ему Серт. — Отдыхай. Потом пришлю к тебе кого–нибудь из стражников, чтобы ты взглянул в последний раз на Рим и на тех, кто тебя здесь любит.

Атрет холодно посмотрел на него.

— В Риме я уже повидал все, что хотел.

Серт улыбнулся.

— Увидишь теперь, как красив Ефес.

Когда Серт ушел, Атрет сел на узкую скамью. Откинув голову назад, он попытался мысленно представить себе родные места.

Но не смог.

Вместо этого перед его глазами стоял молодой германский воин.

Феба позвала Хадассу в перистиль.

— Сядь, — сказала ей Феба, освобождая место рядом с собой на мраморной скамье. Когда Хадасса села, Феба показала ей небольшой кусок пергамента. — Кай умер. Умер сегодня, рано утром. Децим уже ушел, чтобы помочь Юлии организовать погребение. — Взглянув на Хадассу грустными глазами, она добавила: — Ты ей скоро понадобишься.

Хадасса тут же подумала о том, что ей теперь придется расстаться с Марком. При этой мысли у нее екнуло сердце. Значит, на то Божья воля. Значит, Божья воля такова, что Хадассе нельзя больше здесь оставаться. Она не могла дать Марку того, чего он хотел, — и это относилось к любому мужчине, кроме того единственного, за которого ей суждено будет когда–нибудь выйти замуж, если замужество вообще будет Божьей волей в ее жизни. Наверное, именно таким образом Господь хочет уберечь ее от самой себя; Хадасса уже не могла отрицать того факта, что Марк прикоснулся к ней, того греха, который теперь был на ней. Она забыла Бога… Она забыла все, кроме тех сумасшедших чувств, которые тогда переполняли ее.