Юлиус Эвола - Метафизика пола

Рассмотрим теперь ту "теорию любви", которую Платон вложил в уста Диотиме. Но сначала послушаем, что говорит Платон о высшей форме эроса как состояния, иными словами, о влиянии его на подсознание. Персонифицированный Эрос уже в "Пире" назывался "могущественным гением", "пребывающим посередине между богами и смертными" и передающим, как и другие гении, соответственно приказания или молитвы. [56]В "Федре" пространно говорится о. Слово это довольно трудно перевести, буквальный перевод "мания" наталкивает на что-то негативное и болезненное, так же неточна попытка перевести это слово как "фурор", предпринятая гуманистами Возрождения (eroici furori у Джордано Бруно). Но можно говорить о состоянии восторга, "божественного энтузиазма", экзальтации или светлой, ясной опьяненности: об этом мы уже говорили в связи с первичной природой эротического импульса. Платон строго различает две формы "мании" или "неистовства": "неистовство бывает двух видов: одно - следствие человеческих заболеваний: другое же - божественного отклонения от того, что обычно принято… [57]Так что не стоит его бояться, и пусть нас не тревожит и не запугивает никакая речь, утверждающая, будто следует предпочитать рассудительного друга тому, кто охвачен порывом. Пусть себе торжествуют победу те, кто докажет к тому же, что не на пользу влюбленному и возлюбленному ниспосылается богами любовь, - нам надлежит доказать, наоборот, что подобное неистовство боги даруют для величайшего счастья". [58]

Самым важным для нас здесь является то, что неистовство эроса включено в совокупность признаков метафизического измерения. Платон различает четыре вида позитивного "неистовства", не относящегося к человеческой патологии. Он вменяет их четырем божествам: любовная у него увязана с Афродитой и Эротом (эросом), профетическая - с Аполлоном, инициаций - с Дионисом, а поэтическая - с музами. [59]Марсилио Фичино [60]говорил, что это как раз "те образы фурора, на которые вдохновил нас Бог, возвышая человека над его человеческим, земным содержанием; и они же обращают человека в бога". Не будем здесь говорить о "поэтическом неистовстве", отметим только, что сейчас поэзия стала делом субъективно-профаническим, но когда-то поэт был пророком, а сама поэзия - carmen. Во всех остальных случаях даже сейчас - это некая опьяненность, выводящая за пределы индивидуального переживания. У влюбленного, как и у посвященного, видение превышает ограниченность времени и самого субъекта. [61]Но почему-то ни Платон, ни его комментаторы не упоминали о неминуемом развитии анагогической, то есть ведущей ввысь, которое происходит уже обычно под знаком Марса. Это странно вдвойне, ибо в древности героическое часто было связано с инициатическим. [62]Вспомним о священном безумии Коривантов и Куретов с их особой техникой, включавшей в себя танец.

В то же время совершенно очевидно, что Платон признавал существование некоего древа, ветвью которого является эрос пола. Одушевленная опьяненность первоматерии от имени бога или гения, подобно прививке высшей жизни, освобождает "пленницу". И тогда, подчиняясь исключительно метафизике андрогината, материя приобретает высшую возможность - эквивалент мистерийных инициаций. Весьма знаменательно, что слово ("оргия"), которое сегодня ассоциируется с половой распущенностью, возникло как обозначение состояния восторженной, воодушевленной экзальтации, которая в античных мистериях служила отправной, исходной точкой всякой инициации и имела эпитеты "священная", "сакральная". Но если эротическая, родственная другим сверхчувственным переживаниям, о которых говорит Платон, локализуется, становится вожделением, а впоследствии лишь плотским, тогда она из "обуславливающей" становится "обусловленной", причем обусловленной биологически, исключительно телесным низом, деградирует и завершается синкопой чистого "удовольствия". Это и есть "похоть Венеры".

Но даже здесь есть разные степени падения: "удовольствие" может оставаться экстатическим, если "магнетический" аспект любви, при флюидном слиянии двух существ, достаточно интенсивен. Когда эта интенсивность слабеет, в частности в результате привычки, "удовольствие" оказывается уже просто связанным с известными зонами и прежде всего с гениталиями. В особенности это свойственно мужчинам. Наконец, оно просто отделяется от всякого глубокого переживания. Вообще, "похоть" это действительно синкопа или коллапс состояния. Последняя в своей сверхчувственности воли к абсолютному бытию всегда противоположна уничтожению эроса, замыкающему его в круге физического поколения. Это и есть у Платона вторая "теория любви", представленная Диотимой.

Не будет лишним еще раз подчеркнуть разделение Платоном видов "неистовства" - в дальнейшем это поможет нам развить наши идеи подробнее., властно вмешиваясь в жизнь человека, либо полностью подчиняет себе его индивидуальный менталитет (в индийской терминологии - manas), либо вообще упраздняет его. Эта могущественная сила может быть онтологически высшей или низшей в отношении индивидуальности. В последнем случае неистовство становится животно-регрессивным. На очень тонкой, едва различимой пограничной линии находится, в частности, половая магия.

Своего рода иллюстрацией к изложенному являются теории уже цитированного нами Людвига Клагеса, который отчетливо отделял стихийное неистовство эротического события от его психофизического аспекта. Все "не-физическое" и экстатическое, по Клагесу, существует отдельно. "Это не дух человека освобождается в экстазе, - утверждает Клагес, - но душа, и освобождает она не тело, но дух." [63]Хотя для этого автора дух и не совсем дух, а в сущности синоним "ментала", очевидно, что "душа", о которой он говорит, соответствует низшим пластам (почти бессознательным, соседствующим с биосом) человеческого бытия, в большей своей части характеризующимся господством женского, смутно-ночного, yin, а не принципом yang - мужским и светлым. Следовательно, экстаз, рассматриваемый Клагесом, можно, собственно, назвать теллурическим, может быть, даже демоническим.

Итак, существует разветвленная феноменология видов и эроса, важность которой невозможно преуменьшить. При этом надо понять, что ни негативно- демонический, ни божественный аспект эроса одинаково не имеют никакого отношения к брутальному импульсу, к чистой животности. Этнологи, так же, как и историки религии, как и современные психологи, - не знают почти ничего об этих важнейших тонких различиях.

В "Пире" Платона Диотима появляется, на первый взгляд, только для того, чтобы спорить с Аристофаном. Она утверждает, что смысл любви вовсе не в поиске своей половины и жажде единства. Нет, это обладание добром, "жажда блага и счастья". [64]Но, по существу, спор Диотимы с Аристофаном вызван своего рода разночтением. В эллинистической концепции "добро" - не моральная, а онтологическая категория, оно тождественно бытию, тому, что есть, то есть всему наиболее полному и совершенному. А ведь миф об андрогине, хотя и в сказочной форме, но как раз на это и намекает. Далее, Диотима утверждает, что пылкая заботливость и напряженность стремящегося к этой цели, приобретает специфический любовный облик. "Дело в том, Сократ, что все люди беременны, как телесно, так и духовно, и когда они достигают известного возраста, наша природа требует разрешения от бремени. Разрешиться же она может только в прекрасном, но не в безобразном. Соитие мужчины и женщины есть такое разрешение. И это дело божественное, ибо зачатие и рождение суть проявления бессмертного начала в существе смертном. [65]