Елена Богушева - О воспитании мальчика в неполной семье верующей матерью

Мне удалось убедить моего ребенка, что ему вполне достаточно той одежды, которую он носит Ибо не от одежды зависит, хорош человек или плох, не одежда подчеркивает твою оригинальность и твое отличие от других. Не внешний вид — критерий неповторимости. Представь себе, ведь ты — один-единственный в своем роде, такого, как ты, никогда раньше не было и никогда больше не будет. Нет такой же точно второй души, второго ума, второго образа мыслей и чувств. Ты уникален сам по себе, от того, каков ты внутри, а не в зависимости от одежды. Ведь есть на свете и близнецы, и люди —двойники других людей. Но это только внешняя похожесть. Внутри, душою, каждый человек неповторим. А поэтому не стоит искать себе неординарных нарядов из-за боязни «слиться с толпой» или же стремиться отождествить себя посредством одежды с теми, кто считает себя «не такими, как все».

Однако одежда может расположить человека к тому или иному поступку. Ведь дико будет видеть врача, ходящего по поликлинике в ботинках на платформе с высокой шнуровкой и болтающейся «комуфляжке», с зелеными волосами и с серьгой в носу. Так же дико видеть военного или милиционера в таком же виде. А эти люди являются для нас примером честности, собранности и надежности. Мундир обязывает ко многому. Значит, внешний вид может играть какую-то роль в поведении человека. Или же просила предположить, возможно ли представить, например, священника (даже когда он находится вне храма, дома) в супермодной одежде или христианского подвижника в таком же наряде (если, конечно, последний не взял на себя подвиг юродства Христа ради). Ты бы стал ходить к такому священнику на исповедь? Поверил бы в истинность подвижничества? Нет, нельзя такого представить, нельзя и верить. А почему? Да потому, что такой вид называется одним словом: непотребный, или по другому: «расхристанный», значит: нехристианский. Вот и весь разговор.

Сын на время приумолк, задумался. Но вдруг стал считать, что из одежды я купила себе, а что —ему. Эта борьба длилась довольно долго. Я понимала, что он не в состоянии противостать искушениям, его сверстники были, в большинстве своем, из зажиточных семей, где все силы были положены родителями на то, чтобы стяжать достаток. При этом дети, в сущности, были брошены на улице, выискивая себе занятия одно хуже другого. Но зато они были одеты с головы до ног во все самое-самое. Мальчишка мой достаточное время нервировал меня, до тех пор, пока я однажды не выдержала: достала из сарая юбку, которую носила, наверное, еще сказочная баба Яга (грязную и рваную), нашла кофту под стать юбке, стоптанные туфли и после очередных «вещевых» претензий надела все это «добро», встретив сына из школы. Он был в шоке. Оторопело спрашивал меня, зачем я это надела. Я ласково отвечала: «Ничего, ничего, сыночек, я теперь и так похожу, главное — завтра поедем на рынок и купим тебе ....(уже не помню что)». Все. На этом «тряпичество» сына излечилось. Теперь он, если уж очень чего-то хочет, то высказывает свои пожелания осторожно, с условиями и оговорками, если в семье есть деньги, если у нас с бабушкой нет никакой нужды и если такую вещь ему будет не стыдно носить. Более того, стал настаивать на том, чтобы я в первую очередь покупала необходимое для семьи или себя, а если получится, то тогда и ему.

Но и вспыхнувший «вещизм» был не самой большой трудностью для нас с сыном.

К тому, что я решила получить высшее образование в довольно позднем возрасте, люди относились по-разному. У меня, с Божьей помощью, все получалось: у нас не было постоянного дохода, тем не менее, мы не голодали, я успевала и учиться, и подрабатывать, сын мой был чистенько и опрятно одет, накормлен, хорошо учился и не создавал никому особых хлопот Многие люди видели наши трудности и старались помочь кто словом добрым, кто делом.

Однако, к сожалению, нашлись и те, кого наше нелегкое благополучие раздражало. Особенно раздражали наши отношения с сыном. Мальчик был достаточно послушен, стремился помочь мне: по моей просьбе выносил мусор, мог сварить картошку, дожидаясь меня домой, чистил и мыл посуду (не беда, что потом я перемывала), с соседями был приветлив, всегда здоровался со всеми, мог поговорить на общие темы со старушками, помогал им поднести сумки, перевести через дорогу, подняться по лестнице. Практически все, кто успел познакомиться с Ильей, за глаза хвалили его.

Конечно же, у него случались и свои капризы: он мог поворчать, поупрямиться, но все же сделать просимое. Мы с ним очень сблизились после разлуки. Часто ходили в лес за грибами и за ягодами, вместе копались на огороде, зимою бегали играть в снежки, вместе катались с горок на санках и лыжах. Сын всегда звал меня на каток или на лыжню, старался вовлечь во все свои детские забавы, и я, если не была занята хлопотами по дому или своими уроками, «не отказывала ему в этом (не отказываю и сейчас).

Мы подолгу весело возились в сугробах или «гоняли» футбол, затевали радостную возню дома. Нам всегда было о чем поговорить и чем заняться: играли, читали, клеили, рисовали, варили суп на костре, пололи грядки, рыбачили, просто ходили гулять и секретничать. Да мало ли найдется поводов к тому, чтобы любящие друг друга люди проводили время со взаимным удовольствием. Я всегда понимала, что во многих мальчишеских играх необходим отец. Но, коль скоро такового в наличии не было, то место отца в забавах и играх сына всегда занимала я.

Мне было в радость пообщаться с ребенком лишний разок, а для сына я была предметом его беспредельной гордости: у кого еще мама может забить гол «в десяточку» самому лучшему вратарю дворовой команды? Чья еще мама бегает по баскетбольной площадке и, совместно с сыном, выигрывает у всех подряд, чья еще мама может вернуться домой с горки, как снежная баба, или поспорить с собственным сыном, чья очередь (моя или его) теперь кататься на единственных коньках? Нам всегда было хорошо друг с другом. Мы и сейчас очень часто затеваем веселую возню или рассказываем друг другу смешные истории, и оба очень любим такие минуты, и оба стараемся выкроить время и изыскать возможности для такого доброго времяпровождения.

Однако, хотя я понимала и понимаю, что для каждой матери свой ребенок — идеальный, что он самый лучший, тем не менее никак не могла согласиться с мнением некоторых «доброжелателей» из числа новых знакомых, что непосредственность Ильи —это лицемерие, что его доверчивость — это хитрость, что он вообще плохо воспитан, что он порочен и лжив, словом, мне настойчиво «рекомендовали» всмотреться в своего сына и вплотную заняться его перевоспитанием. Конечно же, я прекрасно понимала, что такие разговоры, вероятнее всего,—это способ обидеть меня, поскольку, видимо, и я что-то делала не так, как кому-то того хотелось бы или как было заведено.