Павел Россиев - На Севере диком. Церковно-историческая повесть

— Кто будете? — спросил он их.

Трифон отвечал:

— Мы люди странные. Пришли, Христа ради, от самого моря Студеного. Посетил лютый голод горький наш край, оттого и пришлось идти да собирать милостыню.

Старик вздохнул.

— Ин, пойдем в избу, — сказал он, — пойдем. Дело к ночи, не на улице ж вам ночевать. Холодно, чай. Не летечко уже, когда на травке, под Божиим небом, всюду постель готова.

Трифон и Петр направились за стариком, благодаря его.

А старик на ходу говорил:

— Как не приютить и не согреть перехожих людей! Как отказать вам в приветливом слове ежели Сам Бог явился Аврааму в образе трех странников у дуба Мамврийского! А, может быть, ваш приход принесет с собою облегчение и нам в нашем горе. За странным-то, сказывают, Сам Господь шествует.

— Какое горе тебя посетило, добрый человек? — живо спросил Трифон.

Старик тяжело вздохнул.

— Внучек мой помирает, — отвечал он. — Какой ласковый да работящий был, а теперь лежит на полатях, чисто полымем пышет. Охватило, чай, его, распаленного, ветром. Знать, вышел из теплой избы на двор, не прикрывшись овчиной, вот и поплатился.

И старик заплакал.

Трифон и Петр вошли в избу. Она была довольно просторная, но темная, так как оконца уже не пропускали света, а лучина, хоть и ярко горела, да слишком и коптела. Немногочисленная семья старика сидела за столом и доедала не ахти какой разносольный ужин; с полатей доносится стон больного человека. Он и стонал, и охал, и временами просил воды. Утирая слезы, немолодая женщина, дочь старика, подавала ему берестяную кружку и говорила при этом:

— Господи, помилуй! На-ко, выпей, Иванушка!

Введя странников, старик вымолвил, обращаясь к своим:

— Вот, родненькие, я приютил двоих каликушек. Не гнушайтесь ими, а накормите, напоите их, чем Бог послал. Садитесь, люди странные. Садитесь, богоданные. Не осудите наше убожество.

Трифон и Петр, отвечая на поклоны и приветствия, отвесили хозяевам по низкому поклону.

Трифон сказал:

— Мир дому сему! Пошли Господь Свою отраду вам, дай вам доброе здоровье…

— Ох, старичок, — со слезами в голосе заговорила женщина, подавая хворому Иванушке питье, — прогневали, видно, мы Царя Небесного, ну-тка, какое попущение — свалился работничек наш. Слышь, стонет-то! Ах-ти, мой бедный Иванушка, ах, дитятко мое ласковое!..

Женщина заголосила. Ее стали успокаивать, уговаривать, чтоб не тревожила своими причитаниями больного, который еще невесть что подумает. Она успокоилась. Хозяева стали потчевать гостей, но Трифон сказал:

— Не надлежит ли сперва совершить великое, потом уж сесть за стол?

— Да вы ж, чай, проголодались? — возразил старик. — Сколько времени шли-то до нас, небось, не час и не два?

— Много больше, — поправил его Петр.

— Ну, то-то вот, — покачал головою старик. — А вблизи ни деревень, ни выселок нету. Голода негде было заморить. Садитесь-ка, да похлебайте водицы с лучком. Хлеб-от недавно печен, хо-ороший. Можно, ежели вы пьете, и квасу достать с погребицы. Эй, Настя, сбегай-ка на погребицу…

— Благодарим, благодарим, — удерживая побежавшую было девушку, сказал Трифон, — по нас и хлеба с водою и луком довольно. Хлеб да вода — самая хорошая еда, самая здоровая…

— Квас то сытнее…

— Не хлебом единым жив человек, — возразил старику Трифон и добавил: — Итак, помолимся, братья и сестры, Господу Богу. Может, дойдет наша молитва до Престола Всевышнего и Он, Всемогущий, Всемилостивый, исцелит болящего.

— Помолимся, помолимся! — отвечали с готовностью все находившиеся в избе в один голос.

Трифон, Петр и семья старика стали молиться. Они молились долго и горячо. Наконец, молитва окончена, и дорогие гости сели за стол. Накормив странников хозяева уложили их спать, започивали и сами. Все затихло в избе. Только сверчок чирикал где-то за печкою, да время от времени охал на полатях Иванушка. Со вторым петухом притих и он. Забылся во сне. Рассвет робко занялся на востоке, а уж в избе поднялись. Мать подошла к Иванушке.

— Ну, что, жалкой? — спрашивает, а у самой сердце бьется-бьется.

Иванушка улыбнулся.

— Полегчало за ночь, мамонька. Не горю, как с вечера. Отлегло, отлегло…

— Слава Тебе, Господи! — перекрестилась мать.

В семье все повеселели. Дошла молитва до Престола Всевышнего, и призрел Он, Всемогущий и Всемилостивый, на грешных рабов Своих! Все благодарят Трифона, все преисполняются глубоким чувством уважения и почтения к страннику-старцу и его спутнику. Между тем Трифон подходит к Иванушке, благословляет его и говорит: «Не отчаивайся, Иванушка, отчаяние — великий грех. Моли Бога, и Он подаст тебе здоровье. Живи по правде, по заповедям Христовым. Кто живет в Боге, тому легко жить, и жить, и умирать. Лучше, говоришь, тебе, полегчало. Так Господь хотел — Он милостив. Бог даст, к вечеру с полатей подымешься, а потом оправишься и вновь за честный труд примешься. Бог труды любит».

И всех утешал старец. Благословляемый, напутствуемый добрыми пожеланиями хозяев, вышел он вместе с Петром из избы и пошел по деревне. А деревня вся знала уже о приходе странников, людей Божиих, и слышала, что по молитве их стало легче угасавшему было Иванушке. Поэтому всюду их встречали приветливо, и умножалось число даров в пользу голодающих лопарей. Трифон с Петром пошли далее, в соседнее селение. Оттуда вернулись к своим, оставшимся ради сбора в ближнем городке. Передав инокам пожертвования, Трифон отправил их на Север. Был уже седьмой год на исходе с тех пор, как они ушли из Печенги. Еще год странствовать.

Переходя из города в город, из села в село, не обходил Трифон и боярских хором, в которых доводилось ему и утешать скорбных, и исцелять больных, и быть советником в важных вопросах.

Не запирались двери палат перед нищенствующими. Смело входили они на боярский двор. Челядь докладывала господам и вслед затем вводила «Божьих людей» в боярские хоромы. Случалось, что сам боярин первый замечал сирых гостей, и, не дожидаясь холопьего доклада, звал странников в жилище, где кормил, поил их и беседовал целыми часами подряд. А то проходили странники прямо в светлицу боярыни, и там-то уж рассказам конца не бывало. Замкнутые в четырех стенах, боярыни-то, случалось и боярышни, отводили душу в занимательных беседах со много видавшими на своем веку странниками.

Трифон, впрочем, не был похож на других странников и калИк перехожих. Он мало говорил и лишь о том, что заставило его странствовать по Новгородской земле. Он сказывал о лопарях, об обители, осиявшей дальний Север, о первых печенгских иноках, о том, наконец, что не иссякла Русь добрыми делами. Сдержанность, серьезность придавали его словам особенную значимость, а истинно подвижническая жизнь свидетельствовала о величии старца.