Василий Никифоров-Волгин - Заутреня святителей

— Мог бы и после крестин!.. Твоё звание?

— Михаил Могилкин, по прозванию «Труба»!

— Я не про это! Чем занимаешься?

— Кочегар на пароходе «Моряк»!

— Как желаете наименовать младенца?

— Гаврилой!

— Гавриилом, — поправил его дьякон и сделал кляксу, которую выругал: «Ах, чтоб тебя, окаянная!..»

В это время младенец завопил таким крепким рёвом, что дьякон поднял брови и покачал головой:

— Ваш младенец-то не протодьякон случайно?

Михаил Труба не расслышал дьяконской шутки и почтительно ответил:

— Так точно!

Сторож поставил посредине церкви медную купель, похожую на большую Христову чашу, и на особый столик положил серебряный ковчежец-мирницу, свечи, требник и белое, крестами вышитое полотенце-ручник.

Из алтаря вышел священник в епитрахили и стал совершать чин оглашения.

В одной из молитв священник назвал младенца новоизбранным воином Христа Бога и молил Владыку и Господа дать ему Ангела Хранителя. Священник склонился над ребёнком, трижды подул на него и сказал: «Изжени из него всякого лукавого и нечистого духа, сокрытого и гнездящегося в сердце его».

«Для чего он дует-то?» — подумал я и очень обрадовался, когда вспомнил библейские слова: «Вдунул Бог в лицо Адама дыхание жизни».

Младенец успокоился от горького своего плача, и мне почудилось, что это Ангел его успокоил! Я не раз видел, как улыбался во сне мой грудной брат, и мать говорила мне:

— Это Ангел в переглядушки с ним играет!

Вспомнилась мне картина у дяди Ивана на Волге, в Калязинском уезде: у забора лежит пьяный человек, а рядом с ним стоит Ангел с опущенной головой и преогорчённо плачет.

И другая картина, на ярмарке виденная: по гнилым жёрдочкам переходит речную быстрину ребёнок, а позади его Ангел Хранитель.

Пословица русская вспомнилась: «Где просто, там Ангелов со ста, а где мудрено, нет ни одного».

Священник попросил восприемников обратиться лицом к западу и трижды спросил их: «Отрицаешься ли сатаны и всех дел его, и всех аггел его, и всего служения его, и всея гордыни его?»

И восприемники трижды ответили:

— Отрицаюся!

В знак сочетания с Христом им прочитали Символ Веры:

— Приготовьтесь к Таинству Крещения! — шепнул дьякон восприемникам.

— Отреши его ветхость и обнови его в жизнь вечную, и исполни его Святаго Твоего Духа, — молился священник за младенца.

Крёстная мать положила Гавриила на скамью и стала раскутывать его от одеяла и пелёнок. Я подошёл поближе и не мог не порадоваться тому, как младенец тихо так старался посмотреть не на одно что-либо, а сразу на всё. В это время в церкви стояло солнце. Хотя оно и раньше было, с самого заранья, но я обратил особенное на него внимание только сейчас. Солнце близко подошло к младенцу, склонилось над ним, как священник, и стало гладить его по голове.

В знак духовной радости на чашеобразной купели зажгли три белые свечи, и восприемникам тоже дали по свече. Священник облачился в светлую ризу и руки опоясал серебряными поручами. Подвыпивший Михаил Труба растрогался и всхлипнул.

Священник читал молитву о неизреченном величии Божьем, бесконечной любви Его к роду человеческому и наитии Святого Духа на крещенскую воду:

«Ты убо человеколюбче Царю, освяти воду сию!»

Священник трижды благословил золотую от солнца воду, погрузил в нее пальцы, сложенные для благословения, и три раза подышал на неё при словах: «Да сокрушатся под знамением образа креста Твоего все сопротивныя силы!»

Из серебряной «мирницы» священник взял тонкий помазок, обмакнул его в священный елей — миро и начертал на воде незримый троекратный крест: «Благословен Бог, просвещаяй и освящаяй всякого человека, грядущего в мip!..»

Священник склонился над голеньким ребёнком и крестовидно стал помазывать тело его: «Помазуется раб Божий Гавриил елеем радования, во имя Отца и Сына и Святаго Духа».

Когда «мирили» ноги младенца, освещённые в это время солнцем, то произносили: «Во еже ходити ему по стопам заповедей Твоих!»

Мне почему-то вспомнилось миропомазание царей, о котором в книжке читал, и не мог сдержаться, чтобы не шепнуть церковному сторожу:

— Видишь ли, как царя помазуют… Гаврюшку-то!

Голенького помазанника батюшка взял на руки и погрузил в купель:

— Крещается раб Божий Гавриил!..

Омытого водою радования и света, облачили его в белые ризки, крестик на него повесили на голубой ленточке и пели радостными голосами: «Ризу мне подаждь светлу, одеяйся светом, яко ризою!»

Читал Евангелие о прощальном заповедании Христа идти в мир и крестить всех людей во имя Его, произносилась ектения о милости, жизни, мipe, здравии и спасении новопросвещенного младенца Гавриила. Читались ­чудесные, вспыхивающие огнями слова о небесном осиянии крещаемого и сподоблении его жизни вечной.

«Как пророк Самуил благословил царя Давида на царство, так благослови и главу раба Твоего Гавриила! » — читалось ему на прощание.

А потом постригали его и этим самым отдавали в руки Божии.

В церкви погасили свечи, и бережно закутанного Гаврюшу понесли в жизнь.

Дьякон посмотрел ему вослед и сказал:

— Что-то даст ему Господь? Будет ли он великим светильником Церкви, полководцем, мыслителем, купцом али… Но не будем предугадывать пути Господни!.. Мне почему-то сдаётся, будет он протодьяконом Исаакиевского собора!.. Слышал, какой голосище-то у него?

1939

Вешним вечером сидели мы с глухим звонарём Осипом на колокольне под большим колоколом и ждали, когда крикнет сторож Иона из берёзовой ограды: «Эй, звонари, трезвонь к Евангелию!»

В древней церкви шла всенощная в похвалу Николы Вешнего. На паперти, в зелёном круге полевых просторов, перелесков, дымных голубых далей, духовенство посёлка Белого служило литию. Медленно гасло небо.

Гудели старые монастырские напевы, завивая землю молитвенным утишием.

Осип низко опустил голову, весь спрятался в полушубке и думал о чём-то. Не о своей ли глухоте, что мешала слышать тихий лёт песнопений. Иногда подымал голову, спрашивал:

— Звонить?

Я качал головой, — рано ещё…

Осип смотрел, как ныряли в пролёты колокольни голуби, улыбнулся и зыбко запел:

— Свете тихий… святыя славы…

Колокольня Николы Утешного — высокая, старинная, при царе Иоанне Грозном воздвигнутая. На мшистой почерневшей стене чья-то неведомая рука навеки выбила славянскую вязь: «Лето 1556. Благовествуй земле радость велию».

Лестница на колокольню крутая и скрипучая. Когда поднимаешься по её исхоженным ступеням, невольно думаешь о пяти столетиях, прошумевших над колокольней, о старой Руси и о звонарях, много веков «благовествовавших земле радость велию».