Сборник - «Буду верен словам до конца». Жизнеописание и наследие иеромонаха Василия (Рослякова)

Он, помолчав, ответил скупо, властно:
– Всегда имея нищих при себе,
Благотворить вы можете всечасно,
Но лишь однажды к истине причастны
Вы станете на горестной земле.

………………………………………………………

Отговорившись встречей неурочной,
К старейшинам пошел тот ученик.
Любовь когда окажется непрочной,
Измена назовется непорочной,
А замысел покажется велик.

Их ученик спросил: – Что вы дадите,
Учителя коль выдам своего?
И вспомнился сосуд, но неразбитый,
А сбереженный, до краев налитый…
Тридцать серебреников дали за Него.

В тот вечер – Его искренне встречали:
Блестели слезы искрами надежд,
От прошлого отрекшись, выстилали
Дорогу кучей праздничных одежд.

И зной, и крики радости: «Осанна!»,
И сладкий запах пальмовых ветвей
Смешались изумительным дурманом,
И старцы походили на детей.

Забылось, что пройдут еще до Пасхи
Обычные и памятные дни,
Все радовались, жили без опаски,
И только фарисей стоял в тени.

Он видел сокровенное оттуда —
Зачем такие крики до небес:
Они пытались вновь поверить в чудо —
В субботу Лазарь умерший воскрес.

Для Духа не придумано сословий,
Он в каждом как брожение вина.
Но кто-то Ему снова приготовил
Души своей истлевшие меха.

И что Он смог? Сломить кого-то в споре,
Помочь былые раны залечить.
А слышали, что Он прошел по морю
И смог пять тысяч сирых накормить?

А если будут горести, как прежде,
На крест Его осудит гул людей.
За гибель неисполненной надежды
Мы мстим как можно глубже и больней.

И радость встречи, слезы обратятся
В пощечины, насмешки и нытье,
И за столом соседу станут клясться:
– Я и тогда кричал: «Распни Его!»

И дни пошли б обычною дорогой —
В заботах, в неуютности мирской,
Лишь изредка неясная тревога
Смущала б завоеванный покой.

Но высказались судороги тверди
И черные голгофские кресты —
Ему недоставало страшной смерти,
А им – неискупаемой вины.

С открытыми, но мертвыми глазами
Для хлеба я скитался по земле
И следовал за теми голосами,
Что милости оказывали мне.

На шумных многолюдных перепутьях
О жизни я догадываться мог,
Выслушивая спорщиков беспутных
И бряцанье монетное у ног.

Любил я и дорожные мытарства,
И полночи родное мне лицо —
Слепым они последние лекарства
От памяти и сердца своего.

Я прожил бы по-своему счастливо,
Но вызнавши о слове об одном,
Искал его повсюду торопливо
И всюду поджидал его тайком.

Младенцем я навеки бы остался,
Когда бы Он однажды, не спеша,
Из города с толпой не возвращался
И близко не прошел бы от меня.

«О Господи, – вскричал я, – Сын Давидов,
Помилуй бесприютного слепца!»
А рядом зашептались боязливо,
Пытаясь заглушить мои слова.

И кто-то уцепился за одежду,
В отчаянье я сам ее сорвал
И с горестной последнею надеждой
О милости прошенье прокричал.

«Чего ты хочешь?» – Он спросил сурово.
«Избавь меня от всякой слепоты!»
Мне веки обожгла ладонь Христова.
Увидел я лицо родной земли.

Я будто Иоанн Предтеча,
Всю душу выплеснув свою,
Стихами для грядущей встречи
Вас в покаяние крещу.

О давнем, но забытом ныне,
Вещаю я, чтоб по ночам
Глас вопиющего в пустыне,
Как звезды приближался к вам.

И говорю, что жизнь прекрасна,
И славлю наши времена.
Хотя давно мне стало ясно:
Идущий вслед сильней меня.

Предчувствия приблизились вплотную
И над землей нависли черным кровом,
И люд бродил по городу вслепую,
Стихию поминая крепким словом.

Склонялись тополя перед ненастьем,
А ветер словно мучился испугом —
Он стал внезапно злей и безучастней,
Свистел и из угла метался в угол.

И охнула земля грудным раскатом,
Пред небом встав коленопреклоненно,
И все, что не ослепло многократно,
Должно было оглохнуть непременно.

И выросла стена дождем чудесным,
Скрывая все своим нагроможденьем,
И приоткрыла плотную завесу,
Когда земля дышала воскресеньем.

Точно не расскажешь, что за время, —
Может быть, апрель, а может, май:
Зацветает лиственное племя
И печется сладкий каравай.

Просто не опишешь, что за чувства, —
Солнце заиграло, свет вокруг.
Этим светом я теперь искусно
Заполняю выросший досуг.

Не расскажешь прямо, что за праздник.
Из дому нас гонит ветерком.
И похожих нас таких, и разных
Дружно собирает за столом.

Обо всем не растолкуешь точно.
Прямо лишь скажу: пришла весна.
Потому и думается в общем,
Потому и пишется слегка.

Впервые плачу. Кто понять бы мог?
Кто эти слезы сделал бы словами?
Что значит: жить, всегда идти вперед —
Когда я все оставил за плечами,

Как отойти от запертой двери
И как не целовать теперь порога,
Когда отсюда только увести,
А не впустить могли бы все дороги.

Я видел то, что потерял навек,
Блаженны те, кому потом расскажут,
Они уж могут верить или нет,
И скинуть с сердца горькую поклажу.

А первому как быть: я видел свет,
И тьма его не свергла, не объяла.
И как смогу, пусть через сотни лет,
Сказать себе, что это показалось.

За все я сам впервые виноват,
Пусть выплакать я буду это в силах,
Пусть не по капле, пусть как водопад,
Все горе из души на землю хлынет.

На время пусть заглушит боль во мне,
Чтоб я не знал, что эти слезы значат,
Чтоб я как пес, тоскуя в темноте,
Хотя бы солнцу радоваться начал.

Но нет, в ладонь уткну лицо,
Как жаль, что я чего-то не предвижу.
Пойму, взглянув назад через плечо,
Что гордостью до праха я унижен.

Другому мою скорбь не передать
Она в душе как долгий жгучий ветер,
И мне с коленей, кажется, не встать,
И щеки в кровь истерли слезы эти.