Татьяна Шишова - Статьи за 10 лет о молодёжи, семье и психологии

Впрочем, и материнская любовь — понятие, казалось бы, однозначно высокое, положительное — в современном искусстве нередко дискредитируется, подается с обратным знаком. Делается акцент на «собственничестве» матери, ее «нарциссических злоупотреблениях». А с подачи психоаналитика Франсуазы Кушар, в последние два десятилетия на Западе стало модно говорить о «материнском захватничестве». Или, что, в сущности, то же самое, об «удушающей» материнской любви. О таком «захватничестве» — фильмы «Маленький человек Тейт» (США, 1991), «Пианистка» (Франция, 2001; дочь в этом фильме — ходячий каталог извращений, возникших из-за материнского диктата), «Почти знаменит» (США, 2000; правильная мать все запрещает детям, дочь сбегает из дому), «Замкнутый круг Кароль». Последняя картина особенно интересна тем, что мать главной героини Мари, в общем — то, не в чем упрекнуть. «Хотя и крайне редко, но в художественных произведениях авторы все же обращаются к весьма актуальной на сегодняшний день ситуации, когда дочь должна противостоять „совершенной“ матери, — пишут, разбирая этот фильм, известные французские психоаналитики К. Эльячефф и Н. Эйниш. — „Совершенной“ в нашем случае означает внимательно слушающей и понимающей, разрешающей самостоятельность, не стремящейся установить определенные правила и ограничения для любой мелочи… Именно такое непроявленное противостояние пытается показать в своем фильме „Замкнутый круг Кароль“ (1990) Эмманюэль Кюо. Мать (Бюль Ожье) и ее дочь Мари (Лоранс Кот) живут вдвоем, без отца, который не упоминается даже намеком — в доме нет ни одной его фотографии. Груз неразрешенных родительских проблем явным образом перекладывается на дочь, тем более что ей не в чем всерьез упрекнуть свою всегда спокойную, уравновешенную, „идеальную“ мать. Она терпеливо слушает, как Мари пробует свои силы в пении, заботится о ее пропитании, старается найти способы лишний раз порадовать дочь. Мать, не считая мелких бытовых упреков, не способна вступить в малейший конфликт с дочерью, которая, с целью вывести мать из равновесия и услышать ее подлинный голос, постоянно провоцирует мелкие и крупные неприятности, то приворовывая по мелочам в магазине, то теряя почту и т. п.» (Дочки — матери: третий лишний? М., 2006. С. 42).

«Знаешь, чему бы я была по-настоящему рада? — спрашивает в какой-то момент свою маму Мари. И безжалостно заявляет: — Чтобы ты меньше меня любила!»

Короче, «сбрось маму с поезда», как советует название популярной американской кинокомедии.

Но, может, хотя бы дети пока избавлены от новой трактовки материнского образа? Увы… Неприкосновенность детства, охрана его чистоты уходит в прошлое, понятие «это не предназначено для детских глаз и ушей» все активнее вытесняется из поля культуры. Несколько лет назад по московскому телевидению был показан сюжет режиссера Сергея Игнатова о том, какой образ женщины и матери формируют современные (преимущественно западные) мультфильмы. Зрительный ряд производил и до сих пор производит огромное впечатление. Вот уж поистине достаточно один раз увидеть, чем сто раз услышать! Благодаря возможностям современной техники эту передачу смогло посмотреть много людей, поэтому пересказывать ее содержание я не буду. Напомню лишь кое-что, особо, на мой взгляд, интересное.

Просмотрев, по выражению автора, «километры пленки», съемочная бригада обнаружила любопытную закономерность: традиционный, привлекательный образ материнства представлен, в основном, в фильмах про животных. В человеческом же обличье материнство, как правило, изображено нетрадиционно: мамы либо слишком стары (такими в наших мультиках изображают бабушек), либо непривлекательны. Они могут (как в сериале «Гуфи и его команда») быть изображены карикатурно и вести себя нелепо, тупо, заторможенно и т. п. Могут напоминать ведьм (или в действительности ими являться), отталкивать неприятным выражением лица, властностью, злобой. Ну, а в мини-эпизоде, мелькающем на какие-то доли секунды в мультфильме «Красавица и чудовище», совмещены чуть ли не все эти характеристики. Сознание не в состоянии уловить и отрефлексировать изображение, а подсознание улавливает. С. Игнатов дает зрителям возможность подробнее рассмотреть раскадровку. Почему-то ни к селу ни к городу рядом с прекрасной главной героиней возникает старая, некрасивая, бедно одетая женщина с перекошенным от злобы лицом; на руках она держит несколько орущих младенцев. Более неприглядный образ материнства трудно себе представить. Зато легко понять, какую установку получают дети при виде такой картинки: хочешь быть старой, бедной и некрасивой — будь многодетной матерью. Хочешь быть похожей на Красавицу (а кто ж из девчонок не захочет?) — тогда не рожай. В последние годы много написано о манипуляции сознанием. Полагаю, не надо долго объяснять, как опасно воздействие таких «скрытых» кадров на психику юных зрителей.

Да, чуть не забыла! В современных мультфильмах еще порой эксплуатируется образ матери — секс — бомбы, а иногда, по совместительству, и супермена («Суперсемейка»).

А во многих модных мультфильмах (например, в «Корпорации монстров») мать просто не присутствует. В мультфильме «В поисках Немо» маму съедают в первых же кадрах. В «Истории игрушек» от матери — одни только ноги. Но и когда мама есть, вовсе не факт, что ее существование будет воспринято маленьким героем положительно. Малыш Стьюи из мультсериала «Гриффины» (цитирую экспертизу, проводившуюся по определению суда) «не нуждается в матери и пытается избавиться от „матриархального гнета“… По отношению к ней Стьюи испытывает сложный комплекс негативных чувств: отвращение, злобу, презрение, гадливость, в то же время мать — „вторая натура“. Материнское молоко он называет отвратительным, его трясет и он вопит от злобы, когда Лоис (мать) целует его. В монологе любви — ненависти к матери Стьюи поет: „Ее могло бы и не быть, но я привык к ее чертам“. Фотографии в альбоме малыша показывают, что это не только слова. Вот затаившийся Стьюи целится в мать со шкафа; он же пытается ее отравить, задушить подушкой. Тень Стьюи с занесенным для удара ножом явственно обозначилась в ванной, где Лоис принимает душ… Бранные выражения — характерная черта образа малыша Стьюи. Их набор, посвященный матери в серии „Гриффин — президент школьного совета“: „Какого черта ты здесь стоишь?“, „старая карга“, „проклятая ведьма“, „ведьма“, „ненавижу тут и там“, „не скучаю по этой выдре“, „пусть она хоть в аду сгорит“».

Но, пожалуй, пора хоть немного переключиться с кино на литературу. В повести Жаклин Уилсон «Разрисованная мама», предназначенной для девочек от 9 до 14 лет и в 2000 году признанной лучшей детской книгой Англии, в образе матери присутствуют едва ли не все столь «ценимые» современным искусством качества. Мэриголд и алкоголичка, и тунеядка, и ворует чужие кредитные карточки, и водит к себе мужчин. Основной способ самовыражения Мэриголд — через моду (этакая ожившая кукла Братц, «девчонка со страстью к моде»). Причем проявляется модничанье нелепо-экстравагантно: Мэриголд с ног до головы покрыта татуировками, сделанным по ее собственным эскизам. Как она признается дочерям, татуировки «заставляют ее чувствовать себя необыкновенной». К дочерям она относится наплевательски. Получив пособие, единственный источник существования для семьи, Мэриголд может потратить деньги на какую-нибудь свою прихоть, нисколько не задумываясь, будет ли детям завтра что поесть. Эгоистичная, взбалмошная, упрямая, инфантильная, она нисколько не похожа на нормальную маму. Ее 13–летняя дочь Стар вынуждена по-матерински опекать не только свою младшую сестренку Дол, но и саму Мэриголд. «Почему бы тебе не вести себя нормально?.. Ты-то когда повзрослеешь?» — читает Стар нотации маме.