Александр Мень - История религии. В поисках пути, истины и жизни. Том 4. Дионис, Логос, Судьба. Греческая религия и философия от эпохи колонизации до Александра

ПРИМЕЧАНИЯ

Глава двадцать третья

ОТ АКАДЕМИИ ДО ЛИЦЕЯ

1. «Должно для сохранения истины жертвовать личным, в особенности философам. И хотя и то и другое мне дорого, священный долг велит отдать предпочтение истине» ( Аристотель . Никомахова этика, I, 4, 1096 а).

2. Плутарх . Жизнеописания. Александр, VII.

3. Демосфен . Речи, IX, 16, 29.

4. См.: В. Зубов . Аристотель. М., 1963, с. 53.

5. Аристотель . О частях животных, I, 5, 645 а.

6. Сохранившиеся до наших дней работы Аристотеля распадаются на несколько циклов: 1) «Органон» — гносеология, логика, методология науки, 2) сочинения по метафизике, 3) биологические труды, 4) книги по этике, 5) психологии, 6) политике. Хронологически они делятся на три периода: 1) академический, когда в книгах Аристотеля еще сильно чувствуется влияние Платона, 2) острой критики платонизма, 3) лицейский, к которому относятся книги, излагающие основы философии Аристотеля (см.: F. Сорlestоn . А History of Philosophy, v. I, 1962, р. 12—18).

7. Аристотель . Метафизика, I, 981 а.

8. Аристотель . Вторая Аналитика, I, 33, 88 b.

9. Там же, I, 24 b.

10. Аристотель . Метафизика, IV, 6 а, 1011.

Сколь бы разнообразными ни были научные интересы Аристотеля, в итоге они были направлены на главный вопрос греческой философии: что представляет собой реальность, в которую погружен человек. С этой проблемой он связывал особую отрасль знания — «первую философию». Впоследствии она была названа метафизикой [ 1]. Построение ее Аристотель предварял обзором предшествующих философских систем. Поскольку он был убежден в однородности законов мысли, то мог надеяться обнаружить нечто ценное и у своих предшественников; анализ их ошибок нередко становился отправной точкой рассуждений Аристотеля.

Первыми он рассматривал тех, кто «устанавливает Начало в виде материи», — милетцев, Эмпедокла, Демокрита. С одной стороны, их «материализм» прав, ибо Вселенная действительно состоит из вещества. Об этом свидетельствуют наши чувства. «Лишенный ощущений, — говорит Аристотель, — ничему не может научиться и ничего не может постичь» [ 2]. Но это не дает человеку права все сводить к материи. Во-первых, очевидно, что в мире существуют и «вещи бестелесные»; их происхождение из материи доказать невозможно. Во-вторых, может ли материя объяснить саму себя? «Ни дерево, ни медь сами не являются причиной, почему изменяется каждое из них, и не производит дерево — кровать, а медь — статую, но нечто другое составляет причину происходящего изменения. А искать причину — значит искать другое начало » [ 3]. Если же мы видим разумную причину в творениях человека, то как могут «небо и наиболее божественные из видимых вещей» образоваться без причины, выше их стоящей?

Это понимал уже Анаксагор, которого Аристотель называет единственным трезвым среди пустословов за то, что он первым указал на космический Разум как на причину мирового порядка. Но Анаксагор, по мнению Аристотеля, не развил своей идеи до конца, ибо, рассматривая Разум как «машину для создания мира», он не проследил, как Разум отображается в устройстве природы, а ведь даже мельчайшие ее детали как-то связаны с Первопричиной.

Не удовлетворяет Аристотеля и теория эйдосов Платона, так как она не может объяснить происхождения мира. Платон и его ученики, «стремясь получить причины для здешних вещей, ввели другие предметы, равные этим вещам по числу» [ 4]. Получилось лишь два между собой не связанных ряда. Эйдосы, по мнению Аристотеля, «не являются для этих вещей причиною какого-либо движения и изменения» [ 5]. К тому же, если эйдосы находятся в мире, то их нет в запредельной идеальной сфере, а если они пребывают там, то их нет в мире вещей. «Говорить же, что идеи — это образцы и что остальное им причастно, это значит, — утверждает Аристотель, — произносить пустые слова и выражаться поэтическими метафорами» [ 6].

Далее, если эйдосы соответствуют любому понятию, которое в состоянии выработать ум, то их окажется бесконечное число, а одна и та же вещь может быть отнесена к разным классам и, следовательно, соответствовать нескольким идеям. Помимо того, между вещью и идеей стоит связующее их понятие, а из этого приходится выводить новую «идею соотношения», из нее — следующую и так без конца. Эту трудность заметил уже и сам Платон и пытался ограничить число идей. Но в любом случае оставалась неясной связь между эйдосами и видимым миром.

Аристотель не отвергал целиком учение Платона; напротив, он ставил себе задачу устранить из «идеализма» его недостатки и подвести под него более прочный фундамент. Он был согласен с учителем в том, что «без общего невозможно получить частного»; родовые понятия — важнейшее условие правильного познания. Но в том обособленном виде, в каком они существуют у Платона, они не могут являться «основой» конкретных и единичных вещей. Эту основу следует, по Аристотелю, искать в самой природе, ибо подлинная реальность заключена непосредственно в данной вещи. Действительна не абстрактная идея Сократа, а именно тот неповторимый Сократ; единичен и в то же время реален этот медный шар, лежащий на столе. Что делает их обоих именно тем, что они есть? Ответив на этот вопрос, человек получит возможность найти важнейший принцип мирового устройства.

Достаточно ли, спрашивает Аристотель, одной материи для того, чтобы кусок меди стал шаром? Нет, таковым делает его форма . И что бы мы ни взяли: человека, животное, дерево, камень, — мы легко убедимся, что без формы они никогда не являлись бы тем, что они есть сейчас.

Форма — не просто абстрактное понятие. «Я хочу сказать, — замечает ученый, — что делать медь круглой — это не значит делать «круглое» или шар как форму, но — делать нечто другое, именно реализовать эту форму в другом, ибо, если делается сама форма, ее надо было бы делать из чего-нибудь другого» [ 7]. Это «другое», субстрат для формы, и есть материя , которая сама по себе не может быть причиной конкретных вещей.

Скульптор делает статую из мрамора, но она не была бы сделана, если бы ваятель не придал ей желаемую форму; и в то же время, не имей он в руках материала, статуя не появилась бы на свет.

Итак, для возникновения любого предмета необходимы два взаимопроникающих начала — материя и форма. Материя — это потенция, возможность реализовать форму. Отделить их в природе друг от друга можно лишь теоретически, ибо среди видимого мира нет материи без формы и формы без материи.

Соотношение этих начал достаточно сложно. Например, материей для дома служит кирпич, кирпич, в свою очередь, есть форма для глины, глина же возникает из земли, воды и так далее. Таким образом, являясь в одном случае чем-то «оформленным», вещь может стать «материей» для новой, более сложной формы; и эта диалектика двух начал закономерна и целесообразна.