Анна Ильинская - Страницы жизни шамординской схимоахини Серафимы

Первое свое послушание молоденькая Ирина Бобкова несла в приюте для неблагополучных девочек, которым грозила нищета, а нередко панель и тюрьма. Наверное, матушка Серафима сегодня единственный человек на свете, который помнит трогательные стихи сироток своему старцу. Они пелись каждый раз, когда отец Амвросий посещал обитель. Свидетель помнит, что в такие минуты по старческим щекам медленно катились слезы. Батюшка молча слушал девочек, а потом каждую благословлял; о чем же думал в этот момент, это его тайна… Матушка Серафима охотно поет этот приютский гимн удивительно юным для своего почтенного возраста голосом:

Казанский храм (фото начала века) и современный вид.

— Там и другие стихи были, но я их уже не помню, — признается она.

Монастырь любила и очень боялась, что ее за какую‑нибудь оплошность удалят. Позовет бывало настоятельница — идет ни жива ни мертва, шепчет «Господи помилуй», ищет, в чем провинилась.

В те годы шамординской насельницей была Мария Николаевна Толстая, единственная и любимая сестра знаменитого писателя. После бурной, во многом противоречивой жизни она обратилась к Богу и пришла за советом к старцу Амвросию. Тот решил участь графини, направив ее в Шамордино. Более того, лично поехал с ней, выбрал ей место для кельи и нарисовал план постройки.

Матушка Серафима хорошо помнит как ее саму, так и ее брата, Льва Николаевича, который часто навещал Марию Николаевну. Лев Толстой приезжал в Шамордино в любую погоду на лошади, всегда в неизменной одежде: зимой шапка — ушанка, летом тюбетейка, белая рубашка до колен, суконный красный пояс.

Шамординский детский приют (фото начала ХХ века)

Замысел «Хаджи — Мурата» родился в Шамордино, здесь и писалась повесть. Как знать, быть может, вечером того же дня, когда Лев Николаевич, прогуливаясь по окрестностям, опять любовался полураздавленным, но несдающимся кустом чертополоха, а потом в раздумье возвращался домой, на пути ему встретилась румяная девушка в черном и, как всегда, опустила глаза: отлученный от церкви человек внушал ей безотчетный страх. Писатель приподнял шапку и не удержался:

— А почему вы всегда молчите? — спросил, наблюдая ее смущение.

— Потому что вы не спрашиваете, — поклонилась избегающая многословия послушница. С первых дней в монастыре ее приучили не болтать лишнего, а только отвечать на вопросы, причем лаконично.

Знал ли Лев Николаевич, что эта молоденькая послушница устоит в бурях и катаклизмах своего времени и, как полураздавленный татарник, ухитрится не лишиться корней, выпустить новые побеги, когда, казалось бы, ничего, кроме пустыни, не останется под солнцем?..

Впоследствии ей не раз приходилось угощать и привечать Льва Николаевича и отвечать на его расспросы; он выделял Ирину из всех и часто здоровался с ней за руку.

— «Здравствуйте, Мария Николаевна дома?» — вспоминает матушка диалог восьмидесятилетней давности. — «Дома», — «А можно к ней зайти?» — «Пожалуйста, только я узнаю, чем она занята». Возвращаюсь: «Она молится». — «Ну, пусть молится, после придем»… А однажды к Марии

Николаевне приходили бандиты, — вспоминает она свою шамординскую молодость — Думали, деньги у нее припрятаны, драгоценности, и хотели ее убить. Только келейница подняла тревогу. Бандитов схватили у самой деревни, и они сами сознались, что приходили с целью убить графиню… А батюшка Амвросий беседовал с Толстым много раз, только тот его не очень слушал. Он записал у себя, там, в тетради: «Если бы я сидел и сочинял, а мне бы сказали, что Господь идет, а я бы еще не кончил сочинять, я бы сказал: пускай подождет». Батюшка Амвросий говорил, что Толстой слишком гордый. А графиня его очень любила, очень скорбела о нем, все пыталась наставить на путь истинный, все «Левушка» да «Левушка». И когда умирал, хотела ехать к нему, и отец Варсонофий поехал, а их к Левушке не пустили. И жену не пустили даже проститься, и покаяться не дали — все они, толстовцы [2] Ученики Л. Н. Толстого (прим. автора). . А он хотел в монастыре остаться, на самую низкую работу согласен был, лишь бы в церковь ходить не заставляли, и домик близ Шамордино присмотрел, и даже задаток хозяину дал. А графине панихиду о нем не разрешили служить, только в келье молиться — она молилась и плакала… А умерла через два года, тоже от воспаления легких. Перед смертью схиму приняла, у всех прощенья просила — легко умерла, с улыбкой. Помню, мы с ней прощаться ходили, клали последний земной поклон…

Сама Ирина стремилась в церковь каждую свободную минуту, очень любила исповедоваться, читала псалтирь и пела на клиросе. В ее архиве до наших дней сохранился «Рецепт от греха», составленный одной из шамординских сестер, которому она старалась неукоснительно следовать. Некий старец заходит в аптеку и спрашивает у провизора: «Есть ли у вас лекарство от греха?» — «Есть, — отвечает лекарь и перечисляет: — Нарой корней послушания, собери цветов душевной чистоты, нарви листьев терпения, собери плодов нелицемерия, не упивайся вином прелюбодеяния, все это иссуши постом воздержания, вложи в кастрюлю добрых дел, добавь воды слез покаяния, посоли солью братолюбия, добавь щедрот милостыни, да во все положи порошок смирения и коленопреклонения, принимай по три ложки в день страха Божия, одевайся в одежду праведности и не входи в пустословия, а то простудишься и заболеешь грехом опять». Добросовестно и усердно принимала это лекарство послушница Ирина — потому и провела всю жизнь в здравии и осталась до старости неподвластна духовным эпидемиям нашего времени…

Первым ее духовником был отец Анатолий (Потапов). Его келья помещалась при больничном храме Владимирской Божией Матери. Там всегда толпился народ: батюшка принимал круглые сутки и никому не отказывал. Отец Анатолий находился в молитвенном общении со знаменитым московским старцем Алексеем Мечевым с Маросейки, фигурой знаменитой для своего времени. У него благословился на отъезд Бердяев. Старцы посылали друг к другу своих духовных детей, так что многие мечевские окормлялись в Оптиной, а оптинские толпились на Маросейке.

Батюшка Анатолий был невысок, с быстрой любвеобильной речью. Очевидцы утверждают, что по внешнему согбенному виду, по какому‑то ликующему обращению с человеком он напоминал Серафима Саровского. Близ этого батюшки царила та приподнятая атмосфера, которая всегда окружает истинных старцев. Он был настолько благодатен, что подходящие к нему люди за несколько метров начинали плакать от умиления. Крестьяне несли сюда больных детей, вели слепых, волокли увечных, чтобы отец Анатолий коснулся их. Откуда знали эти темные люди, где искать врача, по чьей подсказке устремлялись в монастырь как в лечебницу, где щедро раздают рецепты от греха и откуда никто не уходит без исцеления?