Станислав Сенькин - Покаяние Агасфера: афонские рассказы

Поначалу часть группы, включая Ибрагима, руководство ОАК переправило в северный Эпир, который, как они считали, в ближайшем будущем должен быть присоединён к «Великой Албании». А затем муж двоюродной сестры посоветовал ему пожить на Афоне, где, по его словам, можно было скрываться под видом рабочего сколь угодно долго.

И вот, Ибрагим уже полгода трудился водной из келий самого высокого скита Кераси.

Но, несмотря на все выгоды своего нынешнего положения, Ибрагим с каждым днем всё отчетливей понимал, что жить здесь спокойно не сможет. На северных Балканах православные храмы, которые он взрывал, были в большинстве своём маленькими, простой архитектуры. Здесь же он видел ненавистное православие во всём его великолепии и силе. Храмы были красивыми и богатыми, монахи — весёлыми. В общем, всё на Святой горе вызывало в нём ненависть; гнев, который Ибрагим был вынужден тщательно скрывать, неугасимо тлел в душе, и от его нестерпимого жара он не мог спать.

Бессонными ночами Ибрагима мучило одно и то же воспоминание: сербы взрывают мечеть в его селе и русский тротил не оставляет от священного здания камня на камне. А затем шальная пуля, выпущенная сербским новобранцем, убивает его деда, человека доброго и безобидного.

Почему же, думал он, ворочаясь на своей лежанке, судьба распорядилась так, что он оказался в самой сердцевине христианского мира, зачем Аллах привёл его на эту землю, где его ненависть, не без «помощи» дружелюбия местных монахов, всё росла и росла?

Ибрагим не был благочестивым мусульманином: Коран он не читал, в Хадж отправляться не собирался и, вообще, любил вино и гашиш. Но именно здесь, на Святой горе, Ибрагим ощутил унижение своей веры: на Афоне он не мог свободно совершать намаз, и хотя Ибрагим не делал этого и раньше, запрет святогорского правительства казался ему унизительным.

Келья, где он работал, находилась по соседству с кельей Иоанна Богослова, и Ибрагим часто видел старца Антония, ласкающего свою косулю. Албанец наблюдал, как ненавистные ему сербы, которых много было среди зилотов, возились и сюсюкали с этим существом, ставшим всеобщим любимцем.

Эта ежедневная картина — седобородый благообразный монах с косулёнком — вызывала у албанца приступы непонятной, дикой злобы. Он должен что‑нибудь сделать, иначе ненависть разъест его изнутри, словно щёлочь!

И однажды ночью Ибрагим, наконец, решился. Да, — думал он, пробираясь под покровом темноты к сараю отца Антония, — это надолго выбьет из колеи мерзкого старика, да и других монахов. Пусть и не большая, но месть православию, месть за зверства сербов!

Подойдя к кафизме, Ибрагим почувствовал, как душа его наливается истомой мести. Ипакои лежала в прихожей и, увидев албанца, доверчиво и радостно вскочила. Ибрагим презрительно хмыкнул, и умело ударил её молотком по голове. Зверь упал замертво, не издав ни звука. Постояв немного и прислушавшись, не проснулся ли Антоний, албанец вынес безжизненное тело животного на улицу. «Хорошо, что у этих дурных монахов нет обычая держать собак», — подумал он.

Ибрагим вернулся в свою комнату и там освежевал тушку косули острым кривым ножом. Затем зарыл в заранее выкопанной яме кости, требуху и шкуру. Мясо, которого оказалось совсем немного, албанец завернул в полиэтиленовый пакет и положил в холодильник

На следующее утро Ибрагим, наконец, выспавшись, опылял деревья и с затаённой радостью смотрел с холма, как внизу суе тились монахи, прочёсывая окрестности кафизмы Антония в поисках косули.

«Глупцы! Ну, ищите — ищите», — подумал албанец, и, рассмеявшись своим мыслям, пошёл в рабочую трапезную, где и пожарил припасённое мясо.

Ближе к вечеру к нему подошел поникший эконом и смиренно поинтересовался, не видел ли тот маленькую косулю Антония? Ибрагим сделал недоумённое лицо и отрицательно покачал головой. Он торжествовал, его сердце, наконец, освободилось от жара ненависти — он отомстил ортодоксам, и будет мстить ещё…

…Но прошло несколько дней, и освобождение оказалось иллюзорным. Ибрагим почувствовал, как в сердце вновь разгорается злоба, но на этот раз такой силы, что по сравнению с ней прежнюю можно было назвать лёгкой раздражительностью. Убийство косули, словно очередная доза наркомана, лишь на время приглушило ломку мести.

Старый Антоний всё звал Ипакои: «Лало! Лало!»

Ибрагим даже захрипел от ярости. Посмотрев на свои трясущиеся от возбужде ния руки, он положил на землю распылитель и быстрыми шагами направился в лес, туда, где этот старый неухоженный монах искал своё животное.

Он понял, что ему нужно сделать теперь для удовлетворения своей злобы. Если скинуть Антония с тропы на камни, то вряд ли кому‑нибудь придет в голову, что это убийство. Кому нужна жизнь этого старика? Все подумают, что, бродя в поисках своей любимицы, он оступился и упал в овраг.

Ибрагим шел на жалкие призывные крики старца и был полон решимости. Хватит ему прятаться — убив старика, он вернётся в Косово и будет драться за свободу своей родины.

Выйдя на тропу, ведущую в лавру, Ибрагим увидел старца. К нему приближались двое греков — паломников, и албанцу ничего не оставалось, как спрятаться за большим валуном. Из‑за своего укрытия он слышал, как паломники поприветствовали старца и тот громко, как свойственно тугим на ухо людям, осведомился у них, не видели ли они косулю, его Ипакои.

«Ну, что ж, эти паломники очень кстати, — подумал Ибрагим, — если их будут опрашивать полицейские, они подтвердят, что кроме отца Антония никого на этой дороге не видели». Дождавшись, пока паломники скрылись из виду, он, наконец, подобрался к отцу Антонию на расстояние нескольких метров. Старец стоял, опираясь на бастуни [2] Святогорский посох. и тяжело дышал.

Место было удачным для убийства: в нескольких метрах от тропы начинался большой овраг, дно которого было усеяно острыми камнями и валунами. Ибрагим вспомнил, как один рабочий рассказывал, что пару лет назад в эту лощину упал мул с монахом. Правда, мул сломал обе ноги, а монах отделался лёгким испугом, но… если Антоний не умрёт, Ибрагим, в конце концов, может добить колдуна булыжником.

Убийца подошел к старцу совсем близко. Неожиданно отец Антоний обернулся, и албанец застыл под взглядом старца. Его глаза были все в маленьких красных прожилках и блестели каким‑то особенным блеском, блеском любви…

…Отец Антоний знал Ибрагима. Этот молодой албанец работал в келье папы Максима. Может быть, он знает, куда делась Ипакои? Старец улыбнулся:

— Ибрагим, ты ведь знаешь мою косулю, мою Ипакои? Может быть, тебе довелось где‑нибудь её видеть, здесь, в лесу, или в каком‑нибудь другом месте?

Ибрагим сжал кулаки и странно улыбнулся.