Семен Франк - Свет во тьме

В этом потрясающем и ошеломляющем открытии , что «царство Божие» — доселе только предмет упоительной, но робкой мечты о неком чудесном преображении реальности — уже реально и неотъемлемо прочно находится в нашем обладании , что оно от века есть наше достояние как детей и наследников Отца небесного , состоит подлинное содержание благой, радостной вести, принесенной Иисусом Христом. Царство Божие только потому должно восторжествовать на земле, что оно в ином, глубинном своем измерении вечно есть и притом есть вечная родина человека , вернуться в которую может всегда каждая человеческая душа, если только она сумеет увидать эту родину, поверить в нее и если она, подлинно захочет пребывать в ней.

«Благая весть», таким образом, выходит далеко за пределы возвещения царства Божия как состояния, лишь долженствующего наступить . В своем основоположном смысле она есть, напротив, открытие и возвещение неких прежде скрытых от человеческого взора вечных горизонтов человеческого бытия или вечной почвы , на которую оно опирается; открытием этого существа «царства Божия» как вечной родины и вечного достояния человеческой души обличается несостоятельность того господствующего жизнеощущения человека, для которого трагизм, покинутость, нищета, одиночество, унижение есть как бы нормальное, естественное реальное состояние человеческого бытия на земле. Ориентируясь в мире, мы сознаем себя бесприютными скитальцами, мы можем только мечтать об иной, блаженной и умиротворенной жизни, но должны с горечью сознавать, что эти мечты и упования оказываются иллюзиями перед лицом беспощадной действительности. В этом трагическом положении нашего слуха достигает благая весть: «Если ты в мире — бесприютный, нищий, гонимый скиталец, то — только потому, что ты покинул свою родину и забыл о ней. Оглянись, вспомни о ней, вернись в нее — и все, чего ты тщетно ищешь, окажется сразу в твоем обладании. Ты перестанешь быть нищим скитальцем, ты сразу станешь безмерно богатым обладателем огромного сокровища, более того, сам царь этой родины твоей души есть твой родной отец, и он полон любви к тебе».

Именно это содержание «благой вести» придает ей вечный смысл и вечную значимость, делает ее актуальной и существенной на все времена и для всякого человеческого существования . Благая весть в этом основоположном ее смысле столь же реальна для нас, через 19 веков после того, как она была возвещена, как это было для галилейских рыбаков, впервые ее услыхавших. Можно даже смело пойти еще дальше и сказать, что для нас, нынешних людей, благая весть имеет еще большее значение , содержит еще более радостное открытие , несет еще больше утешения , чем в момент ее первого возвещения. Ибо чем более несчастным, одиноким, покинутым чувствует себя человек, тем радикальнее переворот, совершаемый во всем нашем жизнечувствии благой вестью, и тем более безмерна радость, которую она нам несет. Ветхозаветный человек — как, может быть, отчасти и человек древнего мира вообще, — сознавая свою беспомощность, шаткость и бренность своего существования, по крайней мере веровал в бытие некой таинственной высшей, могущественной инстанции — Бога или богов, — у которой он мог надеяться вымолить себе помощь или опору. Несчастие человека заключалось лишь в том, что отношение к этой инстанции оставалось совершенно трансцендентным: где–то, вне человека, есть некая совершенно инородная ему сила, которая, если захочет , может помочь ему или спасти его; эта сила естественно мыслилась существом, внушающим трепет ужаса, — по образу некого владыки-тирана, которого мы можем только надеяться умилостивить. Религиозное сознание было в основе своей чувством раба в отношении всемогущего владыки. Однако в ветхозаветном религиозном сознании звучала все же и более утешительная нота: отношение между Богом и израильским народом сознавалось в форме союза , основанного на договоре , и сам этот союз мыслился наподобие брачного союза между мужем и женой, где жена, хотя и подчиняется со страхом самодержавной воле мужа, но вместе с тем может рассчитывать на его покровительство и любовь. И псалмопевец, и пророки внушали человеку, что Бог не отринет кающегося грешника, что если Он карает, то Он же любит и потому некогда помилует и спасет свой народ. И на этой вере покоилось, как мы видели, упование, что Бог некогда сам утвердит свое царствие на земле.

В отношении этого религиозного жизнечувствия «благая весть» несла радостное, утешающее открытие, что Бог есть не грозный тиран, а любящий отец, в доме которого человеку всегда есть приют, и что поэтому царствие Божие, как уже указано, есть не только предмет мечты о том, что некогда должно наступить, но в другом, и притом первичном своем аспекте есть уже осуществленное, точнее — вечно сущее достояние человека, именно родина его души, на которую он всегда может вернуться. Этим чисто трансцендентное отношение между человеком и Богом, основанное на страхе и робком уповании, сменялось отношением имманентным , сознанием исконной вечной близости Бога к человеку, обеспеченности человеческого существования, имеющего вечный приют в доме своего любящего Отца, в царствии Божием «на небесах» — этой исконной родине человеческой души.

Но как бы велико и безмерно радостно ни было это открытие, весть о котором принес Иисус Христос, — оно было для ветхозаветного человека, так сказать, осуществлением — правда, в новой, неожиданной по своей абсолютности форме — его чаяния наступления царства Божия, его веры в спасение, которое должно прийти от Бога. Благая весть в этом смысле «не нарушила», а «восполнила», завершила древний «Закон Божий» — ветхозаветную веру.

Иное и неизмеримо большее значение благая весть имеет для нас — для современных людей, вообще потерявших веру и сознающих себя беззащитными сиротами, брошенными в чуждый, враждебный мир. Трагизм нашего современного основанного, на неверии метафизического чувства состоит в сознании нашей полной брошенности, покинутости в мире — в сознании, что мы как бы висим над бездной, в которую обречены провалиться, или что мы — игрушка равнодушных, бесчувственных сил природы (включая в последние и слепые человеческие страсти). В отношении этого жизнечувствия «благая весть» о «царстве Божием» как искомой и вечной родине или почве человеческого бытия есть некий абсолютный переворот, сменяющий страх и безнадежность прямо противоположным радостным чувством полной обеспеченности нашего бытия. Благая весть для нас, современных людей, имеет примерно то же значение, какое имела для блудного сына, изголодавшегося и истомившегося в нищете изгнания, неожиданная радостная встреча его любящим отцом; именно к нам имеет прямое отношение эта евангельская притча.