Ксения Кривошеина - Пути Господни

Вечером их привезли в город Аррас, где было сосредоточено все их подпольное дело. Там и начались главные допросы Вики. Её допрашивали на протяжении четырнадцати дней, с утра до вечера, и, несмотря ни на какие угрозы, она исполнила свой долг до конца. Военный следователь прозвал ее Prinzessin Ich‑Weiss‑Nicht (княгиня Ничего–не–знаю).

На одном из допросов дело дошло до денег — её спрашивали о размере сумм, проходивших через её руки. «Миллион, а иногда два», — ответила она, поняв по предыдущим допросам, что это им известно. «Вы никогда ничего не взяли для себя из этих сумм?» — спросил её немец. «Вы спрашиваете у меня глупости! — ответила Вики по–немецки. — Вы понимаете, глупости!» — и следователь замолчал. Каждый раз после многочасовых допросов она возвращалась в камеру, изнемогая от усталости, но и тут она не теряла самообладания, оставалась доброй, услужливой, делилась со всеми, чем могла. До объявления ей смертного приговора она сидела в общей камере, и у всех соседельцев Вики оставляла о себе самую светлую память.

Её приговорил к смерти военный суд в Аррасе. Обвинение: «Шпионаж. Никаких смягчающих вину обстоятельств». Решение было принято заранее. Председатель объявил смертный приговор и спросил о последнем желании. Вики просила разрешения написать матери — отказали. О муже она не смела и говорить, чтобы не подвести его: ведь на всех допросах она играла роль равнодушной жены. Затем её перевезли в Париж, и 13 июня Софья Но–сович и Вики под охраной, в наручниках, оказались в автомобиле, который промчал их на огромной скорости до Восточного вокзала. Их посадили в поезд Париж–Берлин, и через сутки они оказались в берлинской тюрьме Альт–Моабит. Их рассадили в разные камеры, на режим приговоренных к смерти: кандалы круглые сутки и постоянно зажженный ночью свет. Судьба им помогла: камеры находились одна над другой, и они общались перестукиванием по азбуке Морзе. Так в одну из бессонных ночей Вики «простучала» подруге: «Я поставила перед собой цель: по окончании войны ехать в Россию и работать там для родины». Вики всюду заводила друзей и здесь в своей последней тюрьме, где были сосредоточены все немецкие и иностранные смертницы, к ней прониклась немка надзиратель (сама же арестантка). Рискуя, она тихонько приносила ей хлеб с маргарином, газеты; закрывая шторы на ночь, шептала ей последние новости, подбадривала… Тюрьма эта пострадала от английских бомбардировок и пожаров, и многим арестованным удалось бежать из неё, и во избежание этого всех запирали вместе в подвальную камеру.

«Первую тревогу мы провели вместе с немками, приговоренными к смерти, — вспоминает Софья Но–сович. — Камера была переполнена ими, сколько их там было, сказать трудно. Когда надзирательница открыла дверь, мы увидали фигуры сидящих на полу женщин, закутанных в одеяла. Тихо позвякивали цепи на их руках. Они мало говорили, неохотно отвечали на вопросы. Мы так и не узнали, за что были приговорены к смерти эти несчастные женщины. Казнили их по несколько сразу. Днем, после обеда, уводили их в черный подвал, где они ждали до глубокой ночи часа смерти. Часто выли они, как звери. Вся тюрьма затихала в ужасе, прислушиваясь к их крику смертной тоски. С нами вместе поместили одну советскую молодую девушку, докторшу по профессии. Более очаровательного внешнего и внутреннего облика трудно было себе представить. Её приговорили к смерти в Берлине за пропаганду против войны и за связь с немецкими коммунистами. Тихая, скромная, она мало говорила о себе. Рассказывала главным образом о России.

Нас поражала она своей спокойной уверенностью, как она говорила: «В необходимость жертвы своего поколения для благополучия и счастья будущего». Она ничего не скрывала, говорила о тяжелой жизни в СССР, о всех лишениях, о суровом коммунистическом режиме, о том что всю её семью расстрелял Ежов. А потом прибавляла: «Так нужно, это тяжело, грустно, но необходимо, вот увидите, после войны все изменится». Встреча с ней еще более укрепило желание Вики ехать на родину. Они сговорились непременно встретиться там, но обе погибли в Берлине. Сперва — Вики, а потом — она».

Накануне казни, во время прогулки Софья и Вики были вместе. Неожиданно её вызвала смотрительница. О чем был разговор? Вики удалось шепнуть Носович: «Меня спрашивали, хорошо ли я знаю немецкий, видимо, хотят предложить переводить, сказали, что повезут за город, в дальний лагерь…» Их разводят по камерам, проходят сутки, опять налет английской авиации, всех сгоняют в подвал… Но — Вики нет. И тут Носович понимает, что Вики ей солгала, что история с переводом — ложь.

«Да, её отвезли, но не в дальний лагерь, а на расстрел, — пишет Софья Носович. — Теперь я знаю, что нашла она в себе нечеловеческие силы, идя на ужас казни, думать о нас, оставшихся, обо мне, о своем друге по заключению. Ведь смертницам читают приговор заранее. Знала она, куда шла…»

В копии документа помечен день смерти Веры Оболенской: 4 августа 1944 года. Она была не повешена и не расстреляна. Она была обезглавлена.

Может показаться странным, но исторически так сложилось, что Франция сохранила величайшие раннехристианский святыни, а Париж, благодаря русской эмиграции после 1917 года, стал одним из самых православных столиц Запада. Так было до 2000 года, а теперь Италия перегоняет Францию, где, по статистике, православие стоит на втором месте после католичества. Происходит странный процесс оправославливания, который можно сравнить с процессом «наоборот», который был в России до революции, когда интеллигенция, да и аристократия, отходили от веры, а в 19 веке в определённых кругах, возникла мода на католичество. В самом Париже около тридцати православных храмов, среди них есть и румынские, греческие, болгарские, сербские, грузинские и коптские… Русских храмов осталось около 10, а было гораздо больше. Для русских самым большим и красивым храмом в Париже на сегодня является Св. Александро–Невский Собор, который находится в юрисдикции Константинопольского Патриархата. Русская православная церковь Корсун–ской Епархии (МП) до сих пор не имеет своего Собора и ютится в храме перестроенным в 1931 г. из гаража. Все стены этой церкви, она же Кафедральный собор Трёх Святителей расписаны фресками о. Григория Круга и Леонида Успенского, а в левой части храмы великая святыня — икона Иверской Божией Матери (о её чудесной истории обретения я ещё расскажу). Но вот парадокс. В большом соборе Св. Александро–Невского, молящихся всё меньше, в основном очень пожилых, жизнь приходская съёживается, службы некаждодневные, в крипте этого храма, службы идут по–французски, что тоже не способствует привлечению русско–язычных мигрантов… Зато в маленьком, тесном храме Трёх Святителей, служат и утром и вечером круглый год, народ прибывает, очень много молодёжи, детей, воскресная школа, лагеря, конференции — полнота приходской жизни.