Фредерик Фаррар - Жизнь Исуса Христа

Этот тон не допускал неповиновения. Вид говорящего, Его голос, Его приказание пролетели электрической искрой чрез все пораженные члены, через весь разбитый состав, ослабленный долговременным страданием и грехом. После тридцативосьмилетнего лежания расслабленный в одно мгновение встал, взял постель свою и начал ходить. В радостном удивлении, он осмотрелся кругом, чтобы увидеть и поблагодарить неизвестного благодетеля, но толпа была велика и Иисус, опасаясь поднять восстание, которое могли легко приписать Ему в виду чудесных действий, тихо скрылся из виду. За Ним однако же следило много пытливых и ревнивых глаз. По мере того, как утрачивается внутренняя сила и значение религии, появляется нередко бессмысленная и восторженная привязанность к ее внешним формам. Формализм и равнодушие, педантическая мелочность и полное безверие — понятия между собою соотносительные и всегда процветают рядом. То же было с иудаизмом во времена Спасителя. Живой и горячий энтузиазм его исчез; возвышенное и благородное верование забыто; пророки перестали пророчествовать; поэты — воспевать песни; священники уже не облекались в правду; количество святых убыло. Топор был у корня сухого дерева, и стебли его служили пищею для грибных наростов обрядности и преданий. Вследствие этого, соблюдение субботы, — установленной для предоставления слабому человеку покоя, полного любви, мира и добрых дел, — обратилось в народный фетишизм, в пустой обычай, поставленный в рамку еще более пустых и бессмысленных ограничений. Почти все великие мероприятия Моисеева закона в настоящее время добавлены были излишними, неразумными подробностями и в этом виде служили наслаждением для мелких натур и тяжелым гнетом для истинного, природного благочестия. Но когда религия впадает таким образом в суеверие, не потерявши наружной силы, тогда она становится больше, чем всегда, тираническою, — больше, чем всегда, подозрительною, при гонении своих отщепенцев. Выздоровевший паралитик был тотчас же окружен группою людей, которые начали его допрашивать, глядя на него с удивлением и негодованием.

Сегодня суббота; не должно тебе брать постель.

Это был очевидный случай нарушения их закона! Разве полуегиптянин, сын Саломифы, дочери Даврия, не был побит насмерть камнями за собирание дров в субботний день [302] Левит. 24, 10–12. Числ. 15, 32–36. . Разве не ясно высказал Иеремия: Так говорит Иегова: берегите души свои, и не носите нош в день субботний и не вносите их вратами Иерусалимскими, и не выносите нош из домов ваших в день субботний, и никакого дела не делайте [303] Иерем. 17, 21–22. .

Действительно сказано, но почему? Потому что суббота есть установление благодетельное, имеющее целью защиту подчиненных, угнетенных постоянным трудом; потому что сущность ее состояла в избавлении рабов и земледельцев от несоразмерности работы, которую налагали на них богачи из народа, известного своею жадностию; потому что оставление одного дня из семи для святого успокоения имело бесконечно доброе влияние на духовную жизнь всего общества. Такова была мысль четвертой заповеди. В каком же отношении нарушена была суббота человеком, захотевшим, по получении чудесного исцеления, отнеси домой простую постель, из которой состояло, может быть, все его имущество? Нарушенное этим человеком не было законом Божиим и даже законом Моисеевым, но представляло безумные формалистические толкования холодных преданий, которые с важностью рассуждали, что в субботу можно носить сапоги без гвоздей, а нельзя надеть сапогов, подбитых гвоздями, потому что они представляют ношу; всякий может выходить из дому в двух сапогах, а отнюдь не в одном; один человек может нести каравай хлеба, но двое не могут идти рядом так, чтобы этот каравай был между ними, и тому подобные невообразимые, невежестенные органичения.

Кто меня исцелил, отвечал выздоровевший расслабленный, Тот мне сказал: возьми постель свою и ходи.

Эти слова приняты были за оправдание в отношении к расслабленному, потому что голос, одаренный чудесною силою одним словом исцелять паралитика, имел право на некоторое послушание себе. Они удовольствовались высказанною им причиною, и что им за дело до этого ничтожного жалкого страдальца? Что выигрывают они, если будут терзать его? Они пошли далее.

Кто тот человек , — заметьте лукавство этих еврейских властей! — не тот, который исцелил, потому что нельзя обвинять в ереси за совершение чудесного действия, но — тот, который сказал тебе: возьми постель свою и ходи?

Внимание паралитика, когда Иисус говорил с ним, было так слабо, что он не знал, кто был его благодетельным целителем. Но вскоре все объяснилось. Заметим в расслабленном прежде его хорошую сторону, потому что вскорь после события видим его в храме, куда он пришел, вероятно, для того, чтобы воздать благодарность Богу за внезапное и чудесное восстановление его разбитой жизни. Там Иисус увидал его и обратился к нему с простым, но высоким нравоучением: вот, ты выздоровел, не греши же, чтобы не случилось с тобою чего хуже.

Такое нравоучение получил он, может быть, потому что Христос провидел мелкую и недостойную природу человека: по крайней мере на первый взгляд чувствуется, что то возмутительное при чтении 15 стиха, где говорится: человек сей пошел и объявил иудеям, что исцеливший его есть Иисус. Возможно, хотя и совершенно неправдоподобно, что человек этот имел в мыслях прославить имя того, кто совершил над ним чудо. Но так как ему известны были неприязненные чувства иудеев; так как мы не слышим от него ни одного слова благодарности, ни одного слова благоговения или прославления Иисуса; так как ему было вполне известно, что Иисус, при совершении чуда, руководствовался только одним состраданием и постарался избегнуть всякой торжественности, то нельзя не признать, что с первого взгляда на подобный поступок невозможно глядеть иначе, как на ненужный и презренный донос, на гнусную самозащиту на счет своего благодетеля и совершенно непонятную смесь бездушного наушничества с низкою неблагодарностию. По-видимому, наставление Иисусово было крайне необходимо, хотя и оказалось бесполезным.

Донос имел непосредственные и неприятные последствия. Они изменили весь ход остальной жизни Иисуса. Не трогаясь видимым глубоким состраданием, не убеждаясь действием чудесной силы, иудейские инквизиторы вооружились на защиту своих излюбленных статей закона. Они стали гнать Иисуса и искали убить Его за то, что Он делал такия дела в субботу.

В ответ на это обвинение, Он высказал боговдохновенную и пространную речь, сохраненную для нас в 5 главе св. евангелиста Иоанна [304] Иоан. 5, 17–47. . Неизвестно, сказана ли она в храме или перед синедрионом; но великие раввины и первосвященники, — которые прежде хвалились, что могут сделать выговор и наказать Его за нарушение субботы, — были приведены в трепет и благоговение от слышанных ими слов Его, хотя и были сильно и неумолимо озлоблены. Они позвали Иисуса к суду, чтобы дать наставление и должны были выслушать сами. Они хотели научить и сделать выговор, — и тогда, может быть, снисходительно простить Его. Но увы! Он предстал пред ними с величием глубоко ученого, со строгим упреком, в котором однако слышалось сердечное сострадание. Они сидели вокруг Него во всей пышности их официального положения и смотрели как на низшего. Но что же? они же трепетали пред Ним и точили только зубы, не смея ничего сделать, когда в речи, подобно пламени и огню, проникающей все их существо, — в речи, исполненной мудрости и величия, какая могла слышаться только среди синайских громов, Он утверждал свое великое звание Сына Божия.