Лев Тихомиров - Руководящие идеи русской жизни

Правда, в этом отношении многие смотрят довольно оптимистично, полагая, что правительство имеет несравненно более твердые корни в Думе, нежели в Совете, и что, несмотря на юридическое равенство прав обоих учреждений, Государственная Дума фактически далеко не столь самостоятельна, как Государственный Совет. Это обстоятельство до известной степени не может быть не учитываемо в размышлении о 27 апреля. Но нельзя забывать, что для членов Государственной Думы далеко не выгодны распространенные предположения о недостаточной их независимости, а потому очень возможно, что после голосования Государственного Совета Дума испытает потребность обнаружить перед страной, что она вовсе не уступает Совету в самостоятельности суждения о правительстве. Таким образом, в общей сложности предстоящий исход думского запроса 27 апреля не может не возбуждать серьезных опасений.

Нетрудно представить, что положение правительства станет очень тяжелым, если оба законодательные учреждения признают неприемлемыми те способы действия, которые правительство отстаивает как необходимые для него. Неудобное вообще при совместной работе, такое расхождение может стать особенно опасным ввиду предстоящих выборов в четвертую Государственную Думу. Выборы эти для благоприятного исхода требуют дружественных и солидарных действий правительства и партийных деятелей союзных правительству фракций. Обострение же этих отношений и возникновение взаимного недоверия могут послужить на пользу только левой оппозиции. С этой точки зрения нельзя не пожалеть о том, что правительство не постаралось избегнуть конфликта, которого, как мы уже раньше выяснили, очень легко могло бы не возникнуть.

После всего, что нам приходилось высказывать во время различных перипетий нашего «кризиса», мы не имеем надобности повторять, что наиболее практическим способом действия со стороны правительства было бы, конечно, следование чисто законным путем, без изыскивания путей, законность коих еще требуется доказывать, и притом, как видим на примере Государственного Совета, безуспешно. Если же, оставляя проторенные пути, на которые указывала Государственная Дума, правительству непременно желательно было бы в данном случае пойти быстрым и самостоятельным путем, то, конечно, было бы практичнее стать прямо на почву статей 4 и 10, совершенно не пытаясь создать нечто среднее, спорное и трудно приемлемое законодательными учреждениями. В этом смысле указывал в Государственном Совете А. А. Нарышкин, так указывали и некоторые члены Государственной Думы. Но правительство избрало такой способ действий, который при его успехе послужит не для выяснения темного в современном нашем строе вопроса о действии в порядке Верховного управления, а только для чрезвычайного усиления власти Совета Министров, имеющего в случае усвоения нашим правом выдвинутых правительством толкований закона вырасти в учреждение, почти подавляющее значение законодательных учреждений. Естественно, что на пути такого чрезвычайного расширения прав Совета Министров неизбежны трения высших государственных учреждений, что уже показал нам исход голосования 1 апреля и что может повториться 27 апреля в Государственной Думе.

Должно заметить, однако, что, отвлекаясь от чисто практических интересов момента и текущего времени, нельзя не признать выдающегося теоретического значения прений 4 апреля по вопросу о правах правительства по законам 1906 года. Ряд таких крупных юридических сил, как генерал-прокурор Сената И.Г Щегловитов, Таганцев, Гримм, Дейтрих, Ковалевский [131] Ковалевский М. М. и т. д., сошлись в прениях Государственного Совета на выяснении сомнительных пунктов законов 1906 года, разбирая их с противоположных точек зрения и приходя к противоположным выводам. Мы неоднократно уже говорили о том, что законы 1906 года создали множество темных, никому не ясных и различно понимаемых вопросов права. Суждения и споры Государственного Совета на одном только вопросе о 87 статье и о праве запросов обнаружили, до какой степени многочисленны эти неясности. На этой стороне дебатов 1 апреля мы надеемся остановиться более подробно, каков бы ни оказался окончательный исход нынешнего кризиса.

Запрос Государственного Совета 24 марта протекал при особенно повышенной температуре споров, обусловленной по преимуществу обстоятельствами, стоявшими за кулисами законодательства. Но прения эти имеют и сами по себе очень важное содержание, которое ни на волос не потеряло бы своего значения, если бы вокруг них не было никаких обостряющих обстоятельств. Дело в том, что эти разногласия между правительством и Государственным Советом обнаружили перед русским юридическим сознанием с неведомой дотоле ясностью крайнюю неопределенность государственного строя, установившегося у нас с 1906 года.

Для нас это не новость. Мы указывали этот факт с самого начала действия новых учреждений. Мы говорили, что наш новый строй оставляет в неясности главнейшую основу государственности, то есть точный характер Верховной власти, а этот недостаток неизбежно должен отражаться неопределенностью во взаимоотношениях высших государственных учреждений, в результате чего столь же неизбежно должна являться борьба между ними за власть. Главная же цель какого бы то ни было государственного строя состоит именно в том, чтобы предупредить возможность борьбы за власть посредством ясного определения компетенции всех учреждений и их общей подчиненности Верховной власти. Когда конституция страны этого не достигает, это значит, что она не достигает самой основной цели государственности.

Мы много раз указывали, что наш строй 1906 года грешит именно этим недостатком, вследствие чего борьба за власть составила характеристическую черту в истории этих новых учреждений. Все три Думы полны стремлений к захватному расширению своих прав. А теперь самый, в сущности, простой вопрос о западнорусском земстве неожиданно создал ожесточенный спор о взаимных правах между Советом Министров и Государственным Советом.

Этот случай замечателен в особенности потому, что борьба учреждений проявилась на этот раз в наиболее консервативных из них. Государственный Совет и Совет Министров суть учреждения, наиболее проникнутые стремлением к законности, наиболее далекие от «захватных» стремлений, и вот, когда мы видим, что даже такие столпы законности и порядка приходят в непримиримое столкновение при определении взаимных прав, то, полагаем, и для наименее внимательного ума должно стать ясным, что мы были правы в нашей критике учреждений 1906 года.