Лев Тихомиров - Руководящие идеи русской жизни

Нельзя также удовлетвориться стремлением к единению или к развитию самосознания, если мы не указываем, на чем же русским единиться. А в программе мы не видим ни одного характеристического признака русской национальности. Это, с одной стороны, странно, ибо неужели же за тысячу лет жизни Русский народ не проявил ни единой своеобразной черты, которая бы сама по себе должна была входить в программу русского национализма? Неужто так бессодержательна русская нация? Неужели Союз думает, что она родилась на свет только 17 октября 1905 года? Если да, то господство такой нации, хотя бы и только «в пределах Империи», не оправдывается пока общечеловеческими принципами, а следовательно, и незащитимо принципиально. Если же русская нация имеет какие-либо самобытные, выработанные ею начала, то как же не говорит о них ничего Союз, ставящий своим знаменем русскую национальность?

Итак, программа выходит туманная, бледная.

Но ее общая бледность в пункте «г» пытается превратиться в нечто с определенным цветом, и вот именно на этом ярче всего обнаруживается нечто чисто «октябристское». Оказывается, что член Союза должен охранять и Самодержавие Царя, и обязательное для Него «единение с законодательным народным представительством».

Но что же такое «Самодержавие», если оно ограничено обязательным «единением» с чьей бы то ни было законодательной властью? Правда, что у нас ныне закон гласит нечто в этом роде. Но программа и закон — дело разное. Закону мы обязаны подчиняться, каков бы он ни был. Переменится закон, будем подчиняться другому. Программа же партии составляется и воспринимается нами добровольно, по нашему собственному разуму, и ее противоречия не имеют никаких оправданий.

Мы не спрашиваем от закона того отчета, который непременно должны спрашивать у программы партии. А потому всякий неизбежно спросит у Национального Союза: что же он разумеет под Самодержавием, ограниченным законодательной властью представительства, и как мы должны разбираться в вопросе о подчинении этим двум властям, если они окажутся не «в единении»?

Эта неопределенность так дефектна, что сама по себе уже может помешать какому бы то ни было действию Союза в нации. Этот роковой пункт помешает всякому единению и в отношении «развития самосознания», и в отношении «развития культуры», и вообще на каждом пункте практической деятельности.

Невольно спрашиваешь себя, откуда Союз почерпнул такое понятие о содержании русской государственности? Если он хочет узнавать содержание национальной идеи из русской истории, то он именно не имел права говорить о «законодательном представительстве», ибо в русском историческом народном представительстве было нечто совершенно иное. Земско-соборное представительство не имело законодательных прав, но зато имело множество других (законосовещательное, контрольное, петиционное, право и обязанность связи с социальными слоями). Самодержавие Царя всегда оставалось неограниченным. Программа же Национального Союза одновременно вводит ограничение Самодержавия и ограничение компетенции народного представительства. На каком же основании?

Если Союз находит уже отжившим то представительство, какое Русский народ выработал в своей истории, то все же нельзя вводить вместо этого в «национальную» программу такого пункта, который совсем не создавался народом, а основан только на недолговременном опыте последних лет. Закон есть закон, хотя бы он возник только вчера и имел жить только до завтра. А национальная программа может включать в себя лишь то, что уже стало прочным достоянием национального сознания и воли. Никакие новые, не упрочившиеся, нацией еще не принятые основы государственного строя не могут входить в национальную программу, которая обязана брать свое содержание из нации. Этот пункт «г» не заключает в себе ничего национального, а есть чистейшая октябристская отрыжка. Но октябристы по крайней мере называют себя просто «политической» партией, не претендуя представлять никого, кроме людей, с ними политически единомышленных. Национальный же Союз, претендуя на национальную роль, в действительности без всякого «спроса» нации вводит в свою программу нечто, нисколько с русской национальностью не связанное. Октябризм весь построен на политиканстве. Но если какая-нибудь партия или союз, почерпая содержание из октябризма, будет подносить стране это содержание под флагом национализма, то будет отличаться от октябризма только еще меньшей искренностью, а следовательно, скомпрометирует себя в общественном мнении еще скорее.

Поэтому Всероссийский Национальный Союз, если хочет жить, должен внимательнейше пересмотреть эти больные места своей программы и отрешиться от них. От этого зависит все его будущее. Он должен усвоить или действительно национальное содержание, или ждать обвинения в том, что его «национализм» есть лишь уловка для прикрытия «октябристских» замыслов.

Со времени убийства вечно памятного Петра Аркадьевича Столыпина в думских сферах, как и в печати, немедленно поднялись толки о будущем «курсе» нашей политики. Идем ли мы по тому же пути, свернем ли на другой? Когда Владимир Николаевич Коковцов был Высочайшей Волей назначен в преемники П.А. Столыпина, в тех же сферах общественного мнения усиленно ждали какой-то «декларации» нового главы кабинета об общем направлении его предстоящей политики. Печальнейшее представление о нашей государственности выражалось в этих толках и ожиданиях. Действительно, стоит только вдуматься: насколько невысокое мнение о своей стране и о своем правительстве нужно иметь для того, чтобы ожидать перемены политики, как только шайка убийц или тайное злодейское сообщество (предполагая присутствие его в данном случае), вспомоществуемое непостижимо преступной небрежностью охраны, — успели убить П.А. Столыпина!

А между тем к стыду нашего прошлого нельзя не сознаться, что это настроение публики не совсем безосновательно. К несчастью для России, действительно у нас не только явно искусственная уличная смута, прозванная «революцией», но даже и отдельные убийства, как, например, В. К. Плеве, отражались резкими изменениями «курса». Можно было бы надеяться, что эти моменты принижения государственности могли быть уже забыты хоть за эпоху председательства П.А. Столыпина, который недаром начал свою правительственную деятельность знаменитыми словами «не запугаете». При нем в течение пяти лет русское правительство достаточно показало, что оно возвратилось к своему долгу: быть национальным и действовать не по указам террористов или каких бы то ни было «революций», а по предначертаниям той Державной Воли, которая в себе осуществляет волю России. Но если так, то как же может убийство министра отражаться «переменой курса» деятельности его преемника?