Лев Тихомиров - Руководящие идеи русской жизни

Таким образом, запрос, в котором принял видную и такую печальную роль г-н Тесленко, принадлежит к числу праздных агитационных выходок, какими государственные учреждения могут только компрометировать свою политическую репутацию. При полной своей ненужности, при явной невозможности получить разъяснение, запрос Думы бесцеремонно обнаруживает свою единственно возможную цель: создать предмет агитации, создать способ поджигать через головы членов Думы толпу, находящуюся на улице. Совместим ли такой способ исполнения своих законодательных обязанностей с понятием о серьезном государственном учреждении?

Не может быть, конечно, сомнения, что в намерениях Законодателя при введении Государственной Думы не могло быть создания учреждения, имеющего задачей подстрекать несведущую и воспаленную толпу против правительства. Но становиться ниже своей обязанности и права, законом данные для блага государства, употреблять для целей, не имеющих ничего общего с этим благом, или даже прямо ему вредящих, — это значит доказывать свою неспособность к государственному существованию. Г-н Тесленко позволил себе напоминать преступные факты революций, проистекавшие из актов произвола. Но он мог бы знать и другие факты: как законодательные собрания, оказавшиеся ниже своих обязанностей, буквально разгонялись даже таким людьми, как Кромвель [111] В 1653 году Кромвель своей властью фактически разогнал т. н. «долгий» парламент (1640–1653). . Недопустимый произвол в употреблении права запросов, который Дума ярко проявила в данном случае, доходит до такого легкомыслия, что, по нашему мнению, запрос о законности охраны не заслуживает даже ответа со стороны правительства. У власти, серьезно относящейся к своим обязанностям, слишком много дела для того, чтобы участвовать в ненужных и вредных перекорах искателей оппозиционной избирательной рекламы.

Запрос об охране, или, точнее, по делу об убийстве П.А. Столыпина, был в значительной степени только формальным. Понятно, что Государственная Дума в лице своей благонамеренной части не могла не выразить озабоченности страшным киевским злодеянием, хотя бы и не имела ни малейшего сомнения в напряжении правительственной энергии для раскрытия преступления и для возможного обеспечения России от повторения подобных случаев. С другой стороны, все очень хорошо понимали, что правительство не может давать каких-либо подробных разъяснений, пока не окончена ревизия сенатора Трусевича. Что касается преобразования охраны, то точно так же никто не сомневался, что при наличном составе членов Государственной Думы власть не может давать разъяснения полицейских секретов. Это, конечно, очень прискорбное обстоятельство, но раз в число законодателей допущены революционеры, власть принуждена себя держать соответствующим образом.

В общей сложности запрос при всей жгучести своего содержания не мог не быть скорее соблюдением необходимой формальности, чем серьезным делом. Только для революционной части Думы он явился выгодным поводом для речей агитационных, имеющих целью компрометировать власть, но такие предлоги эти господа создают изо всего.

Была, однако, в запросе одна очень серьезная сторона, которая именно и осталась какой-то недоразвитой. Речи, сюда относящиеся, оказались сдержанными, недоговоренными, хотя запрос мог бы получить серьезный смысл только на почве тяжких подозрений, которые ищут виновников террористических преступлений не в одной среде самих убийц, а где-то подальше и повыше.

Эту сторону дела затронул в своей речи А.И. Гучков, но как-то вяло, как будто неохотно.

«Вокруг убийства Столыпина, — сказал он, — накопился обильный материал, но вместе с исторической правдой создалась легенда еще более ужасная, чем эта правда. Есть ли это просто случайное нарушение долга, неряшливость и бездействие власти, или за этим скрывается нечто худшее, — сознательное попустительство, желание удалить человека, который стал уже неудобен ? С жутким чувством ждет страна ответ на этот вопрос, и этот ответ может быть дан только судом».

Кого подразумевает г-н А. Гучков, он этого не говорит, да, может быть, и не имеет в виду никаких определенных лиц. Едва ли, конечно, возможно называть кого-либо, не имея на то никаких данных. Но указание на то, что в общественном мнении бродит подозрение, хотя бы и легендарное, чрезвычайно важно, ибо понятно, что когда в народе имеются такие хотя бы легендарные подозрения, то доверие к власти отходит тоже в область мифа.

Сам представитель власти, министр внутренних дел [112] Макаров А. А. , еще раньше речи Гучкова не упустил дать некоторый отклик на эту «легенду». Он сказал:

«Было бы безумием предполагать, что Богров убивал Столыпина не в качестве революционера, не по поручению партии, а с ведома и согласия лиц, руководивших его служебной деятельностью в охране. Никаких данных в этом отношении у правительства не имеется, и такое предположение оно считает совершенно недопустимым».

Таковы эти два заявления, которые, однако, к сожалению, проходят как-то мимо центрального пункта «легенды», наиболее тревожащей общественное мнение. Почему вопрос не был поставлен категорически? Это несколько непонятно.

Непонятно, зачем г-н Гучков совершенно без надобности запутал вопрос требованием непременно суда. Конечно, суд, вообще говоря, пользуется авторитетом, и его слово возбуждает доверие. Но что касается той легенды, о которой говорил г-н Гучков, то суд здесь уже вовсе ни при чем, потому что неизвестно даже, кого привлекать к суду. Несомненно, что особая специальная ревизия является здесь более подходящим средством, и вопрос исключительно в том, на должную ли сторону дела обращено внимание ее? Не должно забывать, что легенда, о которой говорит А.И. Гучков, у нас является не впервые, и вовсе не в связи только с убийством П.А. Столыпина Уже по поводу убийства Великого Князя Сергея Александровича [113] 4 февраля 1905 года великий князь Сергей Александрович погиб от взрыва бомбы, брошенной эсером-террористом П. И. Каляевым. шли смутные толки о том, что в преступлении замешаны какие-то силы повыше и поумнее, чем террористы. Об убийстве В.К. Плеве в публике говорили то же самое. Легенда по существу содержания состоит в том, что имеются какие-то темные силы, способствующие террористам в истреблении лиц, становящихся, как выражается А.И. Гучков, неудобными для планов этих темных сил. При чем же тут суд? Конечно, может чего-нибудь достигнуть и судебное расследование, но можно достигнуть раскрытия злодейской силы и «агентурным» путем, можно сделать это и специальной ревизией, и, наконец, можно ничего не узнать ни одним из этих способов, если только мысль следователей каких бы то ни было категорий не направляется в должную сторону. Поэтому требование г-ном Гучковым именно суда только путает вопрос и затемняет существенную сторону его совсем несущественной.