Михаил Строганов - Матрона Московская

Необыкновенно модной и популярной становится идея «разрушить прежний мир до основанья», а пока разрушение еще не произошло, подготовиться к пришествию нового дивного мира, заранее вытравив из себя всё, из чего складывалась прежняя жизнь. В особенности её средоточие — веру в Бога. Пророчество Достоевского становилось повседневной реальностью:

«Ему грезилось в болезни, будто весь мир осужден в жертву какой–то страшной, неслыханной и невиданной моровой язве… Появились какие–то новые трихины, существа микроскопические, вселявшиеся в тела людей. Но эти существа были духи, одаренные умом и волей. Люди, принявшие их в себя, становились тотчас же бесноватыми и сумасшедшими. Но никогда, никогда люди не считали себя так умными и непоколебимыми в истине, как считали зараженные. Никогда не считали непоколебимее своих приговоров, своих научных выводов, своих нравственных убеждений и верований. Целые селения, целые города и народы заражались и сумасшествовали. Все были в тревоге и не понимали друг друга, всякий думал, что в нем в одном и заключается истина… Не знали, кого и как судить, не могли согласиться, что считать злом, что добром. Не знали, кого обвинять, кого оправдывать. Люди убивали друг друга в какой–то бессмысленной злобе… В городах целый день били в набат: созывали всех, но кто и для чего зовет, никто не знал того, а все были в тревоге. Оставили самые обыкновенные ремесла, потому что всякий предлагал свои мысли, свои поправки, и не могли согласиться; остановилось земледелие. Кое–где люди сбегались в кучи, соглашались вместе на что–нибудь, клялись не расставаться, — но тотчас же начинали что–нибудь совершенно другое, чем сейчас же сами предполагали, начинали обвинять друг друга, дрались и резались. Начались пожары, начался голод. Все и все погибало. Язва росла и подвигалась дальше и дальше. Спастись во всем мире могли только несколько человек, это были чистые и избранные, предназначенные начать новый род людей и новую жизнь, обновить и очистить землю, но никто и нигде не видал этих людей, никто не слыхал их слова и голоса».

Когда весной 1881 года Амвросий Оптинский напишет исполненное болью послание «Нигилисты и цареубийцы суть предтечи антихриста», его предупреждение попросту никто не услышит. А кто услышит — не примет всерьез, потому что нигилизм уже поразил русское общество снизу до верху, определяя место Церкви между ярмарочными скоморохами и театром.

Над «поповскими баснями» откровенно потешаются во дворцах и в избах, в университетах и торговых рядах, в библиотеках и кабаках, воспринимая веру православную в лучшем случае как исторический атавизм или элемент культурного декора. В худшем — досадным пережитком. И доживающее свой век дворянство, и вступившая в права буржуазия, и нарождающийся пролетариат всё охотнее «веруют в обезьяну Дарвина», чем в Христа. Подобно вирусу из уст в уста передается подхваченное Карлом Марксом глумливое изречение о том, что «религия — опиум для народа», способ одурачивания и успокоения непросвещенных масс…

Как тяжело, как невыносимо горько звучали слова псалма для тех, кто всем разумением своим держался Православия, кто всем сердцем был предан Иисусу Христу:

Жизнь человеческая подобна еле теплимому огоньку: малейшего дуновения порой достаточно, чтобы погасить пламя, неловкого движения хватит, чтобы мерцающая звёздочка захлебнулась сама собой. Но если пламя зажжено от сошедшего с небес чудотворного огня, то никакие житейские бури его не задуют, никакие мировые шторма не зальют.

Избранники приходят в этот мир не по своему хотению, не ради того, чтобы выбирать или устраивать свою судьбу.

Они рождаются и проживают свой век, неся на плечах крест, незримый для остальных.

Они живут так, чтобы каждым деянием или помыслом принадлежать Господу и даже собственными немощами и скорбями приносить в мир Его волю.

Каждое их дыхание — тест для мира, каждая молитва — экзамен, каждая смерть — его переоценка.

Матрона не была желанным ребенком. Ещё до рождения её небогатые родители, крестьяне Никоновы, уже обременённые тремя чадами, воспринимали своё нерождённое дитя как «лишний рот» и подумывали пристроить младенца расти за «Христа ради» или за казенный счёт.

Так бы и отдана была Матронушка в детский приют, а потом в богадельню, как бы не приснился её матери дивный сон: слепая белая птица с человеческим ликом, слетев с небес, присела на её правую руку. Странная вестница выбрала десницу намеренно, потому что ею полагает на себя человек крестное знамение…

Проснулась мать в священном ужасе: «Может вовсе и не птица, а херувим, посланник рая, чьё имя переводится как милующий? Не Спаситель ли сказал: «Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут…»

Знает бедняк, что тяжело быть милостивым, когда у тебя голодные дети мал мала меньше… Но ещё тяжелее человеку верующему бросить вызов словам Христовым, восстать против небесного знамения, противопоставить себя херувиму…

Дитя родилось 22 ноября, сразу после великого праздника всех Небесных Сил бесплотных — Собора архангела Михаила, в день святой Матроны Константинопольской.

Девочка была чудной, словно не от мира сего: крошечной и невесомой, как птичка. Глаз не было вовсе, словно истаяли они от невыносимого для земного зрения горнего света… Тогда и мать, и отец слепорожденной девочки всерьёз восприняли сон, рассудив, что дитя и правда избранно Богом.

Так, благодаря сновидческому знаменью и дивному совпадению рождения дочери с церковным чествованием Сил бесплотных, осталось дитя жить в семье. Благодаря вмешательству Сил Небесных была принята Матрона родителями, как некогда после явления ангела праведному Иосифу был принят и Сам Спаситель…

Девочку крестили в сторожке: храм был закрыт на ремонт. Вперед пропустили ребеночка из семьи зажиточной, чьи родители, вероятно, побрезговали идти после убогонькой…

Стоило священнику погрузить ребенка в купель, как явилось первое чудо: столп легкого пара поднялся над водой и благоухание тут же наполнило сторожку. Потрясенный священнослужитель тут же сказал: «Я много крестил, но такое вижу в первый раз, и этот младенец будет свят». И тут же добавил: «Если девочка что–то попросит, вы обязательно обратитесь прямо ко мне, идите и говорите прямо, что нужно…» Впервые без сомнения и сожалений обрадовались родители, что оставили девочку в семье: слепенькая, маленькая, как только душа держится в чахлом тельце, а тут такая честь от уважаемого человека! Воистину диво дивное: сам отец Василий от крещения почтил дитя!