В. Лойко - Шаманизм

Вскоре он пришел со сделанной из тыквы бутылью, наполненной напитком, который он тщательно приготовил многочасовым отвариванием лианы аяхуаска и листьев еще одного растения, название которого держал в секрете. Он сел на корточки в каноэ и прошептал с бегающими как обычно во всех направлениях глазами. «Гринго, сегодня ты познакомишься с настоящей вещью. Я хорошо послужу тебе, и мы «отъедем» по — настоящему. Ты будешь удовлетворен, жди и смотри», — после чего опять оставил меня одного. Я вы — пил напиток, и через некоторое время из дома вышла девушка и попросила у меня сигарету. Она прикурила ее, затянулась, и на миг я увидел ее широкое лицо в обрамлении жестких черных волос, после чего девушка бесшумно удалилась в направлении хижины. Какая‑то птица начала петь в деревьях высоко надо мной, и свистящий мелодичный звук в конце ударил по моим ушам подобно кнуту. Груженный кедровыми досками грузовик выехал из поселка и, выйдя на большую дорогу, безумно заревел, переключая передачи. К этому времени я уже понял, что наркотик начал свою работу. Я ощутил удовольствие и опять услышал шепот Нолоребе: «Хочешь еще? Дать тебе еще? Ты хочешь хорошо рассмотреть Богиню?» — и я опять выпил полную тыкву холодной горькой жидкости.

Позже, не помню, когда именно, раздался еще один ужасный, раздражающий шум, как будто что‑то круглое падало в глубокий колодец — таинственный, скользкий и непристойный звук. Позже я узнал, что этот звук порождался безобидными действиями Нолоребе, вычерпывающего воду из старой бочки из‑под масла тыквенной бутылкой.

Я зевал, глядя в то, что казалось мне бесконечной ночью, пока мышцы лица не устали. Иногда я зевал так сильно, что звук моих зевков напоминал мне рокот моря на скалистом побережье. Мир вокруг стал таким ярким, захватывающим и красивым, что я начал глупо смеяться. Смех вырывался из меня по собственной воле и заставлял меня идиотски трястись. В то же время я плакал, и текущие по лицу слезы очень раздражали меня, но они продолжали градом бежать по моим щекам — сколько бы я ни вытирал их, это не приносило ни малейшей пользы.

Первое появившееся видение напоминало фейерверк. Затем, непрестанно изменяясь, начали появляться простые и сложные плоские узоры и цвета. Были узоры, состоящие из повторяющихся переплетений геометрических фигур, таких как прямоугольники и круги, которые напоминали узоры майя или те рисунки, которыми индейцы чама украшали собственные грубые гончарные изделия. Видения постоянно сменяли друг друга. Сперва на короткое время, а затем окончательно плоские узоры уступили место коричневым, пурпурным и бежевым глубинам, напоминающим тускло освещенные огромные пещеры, стены которых находятся слишком далеко, чтобы их можно было увидеть. Временами в этих глубинах обильно разрастались побеги каких‑то растений, которые затем покрывались мириадами светящихся точек, напоминающих росу из драгоценных камней. Иногда бриллиантовый свет, как будто фотографическая вспышка, на миг освещал этот пейзаж, показывая широкие ландшафты, заполненные регулярно растущими «деревьями или просто пустыми пространствами. Во время одной из таких вспышек появился большой корабль, украшенный многочисленными флагами; во время другой — карусель с одетыми в яркие одежды людьми. Песня Нолоребе, служащая звуковым фоном этой сцене, казалось, проникала прямо в центр моего мозга, и каждый ее свистящий и текучий звук приносил боль и вызывал новый приступ галлюцинаций, которые двигались и изменялись в такт этой песне. В какой‑то момент я ощутил чувство беспомощности, поняв, что Нолоребе и его песня могут сделать со мной все что угодно. В этом пении была одна повторяющаяся нота, каждое появление которой заставляло меня погружаться все глубже и глубже, туда, где я мог перестать осознавать что‑либо. Если, пытаясь подбодрить себя, я открывал глаза, моим глазам представала темная стена джунглей, покрытая драгоценностями — как будто на нее была наброшена сеть из огней. Снова закрывая глаза, я возвращался к немедленно появлявшейся процессии ярких, хорошо освещенных образов, в которых было две весьма привлекательных черты. Прежде всего, я наслаждался нереальностью возникшего мира. Это были случайные или несовершенные образы, состоящие, однако, до последней детали из очень сложных, согласованных и вместе с тем непрерывно изменяющихся узоров и композиций. Они имели гармоничную окраску и гладкую, как будто полированную, отделку. Другой притягательной чертой, которую я четко осознавал в то время, было необъяснимое чувство близости этих видений. Эти образы были моими и касались только меня. Я вспомнил, как один индеец рассказывал мне, что каждый раз после приема аяхуаска он имел такие прекрасные видения, что всегда закрывал глаза руками из‑за боязни, что кто‑то украдет их. Теперь я чувствовал то же самое. Цветовая картина превратилась в очень гармоничное соединение коричневого и зеленого. Появились обнаженные танцоры и стали медленно вращаться по спирали. На их телах, кожа которых напоминала текстуру полированного камня, начали игру пятна медно — красного света. Лица танцоров были наклонены и скрыты глубокими тенями. Их появление в центре реальности моих видений каким‑то образом совпало с ритмом песни Нолоребе, и, медленно вращаясь, танцоры начали двигаться по направлению ко мне и в стороны от меня. Я страстно желал увидеть их лица. В конце концов все поле видения оказалось занятым одним — единственным танцором, лицо которого было наклонено и закрыто поднятой рукой. Когда мое желание увидеть его лицо стало нестерпимым, неожиданно оно оказалось совсем близко и полностью открылось мне; глаза его были закрыты. Я помню, что когда это невероятное лицо открыло глаза, я испытал удовлетворение такого рода, какого никогда раньше не знал. Это было визуальное решение моей личной загадки.

Я встал и ушел прочь, не беспокоя Нолоребе. Даже придя к себе, я все еще подвергался неконтролируемым припадкам зевания и смеха. Я сел перед своим домом. Я помню, что с покрытой оловом крыши упала капля росы и звук от ее падения был таким громким, что я содрогнулся. Я посмотрел на часы и понял, что еще не было даже полуночи. На следующий день и еще какое‑то время я чувствовал себя необычно хорошо. Через три года я получил письмо из Пукуль — пы, в котором говорилось, что Нолоребе был обвинен в том, что колдовством довел человека до умопомешательства, и его посадили в тюрьму в Икитос.