А. Серов - Большая книга славянской мудрости

И с каждой осенью я расцветаю вновь.

«Изо всех времен года он любил более всего осень, и чем хуже она была, тем для него была лучше. Он говорил, что только осенью овладевал им бес стихотворства, и рассказывал по этому поводу, как была им написана последняя в то время поэма: „Полтава“. Это было в Петербурге. Погода стояла отвратительная. Он уселся дома, писал целый день. Стихи ему грезились даже во сне, так что он ночью вскакивал с постели и записывал их впотьмах. Когда голод его прохватывал, он бежал в ближайший трактир, стихи преследовали его и туда, он ел на скорую руку, что попало, и убегал домой, чтоб записать то, что набралось у него на бегу и за обедом. Таким образом слагались у него сотни стихов в сутки. Иногда мысли, не укладывавшиеся в стихи, записывались им прозой. Но затем следовала отделка, при которой из набросков не оставалось и четвертой части. Я видел у него черновые листы, до того измаранные, что на них нельзя было ничего разобрать: над зачеркнутыми строками было по нескольку рядов зачеркнутых же строк, так что на бумаге не оставалось уже ни одного чистого места. Несмотря, однако ж, на такую работу, он кончил „Полтаву“, помнится, в три недели».

«Знаешь ли, что обо мне говорят в соседних губерниях? Вот как описывают мои занятия: как Пушкин стихи пишет – перед ним стоит штоф славнейшей настойки – он хлоп стакан, другой, третий – и уж начинает писать! – Это слава».

Традиций каменного строительства на Руси не существовало. Кругом были леса, а потому самым распространенным материалом было дерево. И об архитектуре того времени данных практически не сохранилось, ведь дерево в пожарах сгорало дотла. Однако нет сомнений, что традициями деревянного строительства наша земля была богата, и оно оказало существенное влияние на более позднее каменное зодчество.

Деревянные церкви строились без железных деталей, и не потому, что металл был очень дорог или редок, а потому, что мастера-плотники умели обходиться и без него. Стены возводились из бревен, которые крепились при помощи вырубленных на концах углублений, крыши и шатры (многогранные пирамиды-навершия) покрывались тесом, а купола – лемехом, небольшими деревянными пластинами, преимущественно из осины, которая, выгорая со временем, становилась совсем светлой, «серебряной». Все было подогнано чрезвычайно точно и плотно, только самый верх церкви крепился специальными деревянными костылями.

И. Билибин. Почозеро, Олонецкая губерния Пудожского уезда, 1904

Почему-то люди охотно верят тому писателю, который испытывает ту же боль, что и они. А вот искусство ради искусства нередко воспринимается как нечто абстрактное, порой поверхностное и не заслуживающее внимания. Но это глубокое заблуждение, один из множества стереотипов, которые прочно держатся, как шоры на глазах. Неважно, как познает мир художник, любой путь имеет право на существование, если его итогом становится самобытное произведение, пусть и не признанное широкой публикой, но правдивое.

«Вследствие того, что искусство есть мышление, имеющее одну и ту же великую и общечеловеческую тему, мысль человека о самом себе и своей природе, оно и становится делом важным, трудным, серьезным и ответственным. Оно становится служением, требующим от своего представителя самоотвержения, непрерывных жертвоприношений, сока нервов и крови сердца. Великое служение есть и великое страдание. <���…>

Говоря таким образом, мы нисколько не хотим умалить прав искусства на свободу. Истинное искусство свободно в своих путях и исканиях, оно само себе довлеет, само по себе ищет, само себе закон. В этом смысле формула искусство для искусства вполне правильно выражает его права, его самостоятельность, его свободу от подчинения каким-либо извне поставленным, вернее, навязанным заданиям. Этому пониманию противоречит тенденциозность в искусстве, при которой у последнего отнимается его право самочинного искания, самобытных художественных обобщений и находимых в них общечеловеческих истин, при которой искусство принижается до элементарно-утилитарных целей популяризации тех или иных положений, догматически воспринятых и усвоенных извне. Как бы искусно ни была выполнена подобная задача, все же это есть фальсификация искусства, его подделка, ибо здесь отсутствует самостоятельность художественного мышления, тот своеобразный интуитивный синтез, который мы имеем в искусстве. Тенденциозное искусство художественно неискренно, оно есть художественная ложь, результат слабости или извращенного направления таланта. Чехов всей своей деятельностью боролся за свободу искусства, принцип, которому в силу своеобразных исторических условий развития нашего Отечества вообще не повезло на русской почве. Недаром Чехову так доставалось в так называемый первый период его литературной деятельности за его якобы беспринципность. <���…>

Прямая обязанность художника – показывать, а не доказывать.

„Призвание всего человечества, – говорит Чехов устами художника в „Домике с мезонином“, – в духовной деятельности, в постоянном искании правды и смысла жизни… удовлетворить его могут только религия, науки, искусства… Науки и искусства, когда они настоящие, стремятся не к временным, не к частным целям, а к вечному и общему, – они ищут правды, смысла жизни, ищут Бога, душу“. В этих словах определяется и общее содержание творчества и самого Чехова, и оно посвящено тому, в чем он видел задачу истинной науки и искусства: исканию правды, Бога, души, смысла жизни».

Как ни говори, а родной язык всегда останется родным. Когда хочешь говорить по душе, ни одного французского слова в голову нейдет, а ежели хочешь блеснуть, тогда другое дело.

Любой читатель понимает, что для написания маленького рассказа времени нужно куда меньше, чем для многотомного романа. Но, кажется, если уж сюжет продуман и герои определены, то это только дело времени. Однако это не так. Творческий процесс невозможно прервать, внутренняя работа идет постоянно.И потому снова и снова переписываются страницы, и писатели не спят ночами в поисках точного слова.

«Федор Михайлович всегда откладывал свой труд до крайнего срока, до последней возможности; он принимался за работу только тогда, когда оставалось уже в обрез столько времени, сколько нужно, чтобы ее сделать, делая усердно. Это была леность, доходившая иногда до крайней степени, но не простая, а особенная, писательская леность, которую с большою отчетливостию пришлось мне наблюдать на Федоре Михайловиче. Дело в том, что в нем постоянно совершался внутренний труд, происходило нарастание и движение мыслей, и ему всегда трудно было оторваться от этого труда для писания.