На пути в Эммаус Надежда во времена неопределенности

«Если фактической реальностью современного человека является смерть надежды, проблемой богословия становится уже не смерть Бога, а Его молчание. Мы уже не говорим: 'Бог мертв, и потому человек в Него не верит'. Теперь мы говорим: 'Человек утратил надежду, потому что Бог молчит'. Такова основная духовная реальность нашего времени: Бог отвернулся от нас. Бог отсутствует. Бог молчит» («Надежда во время оставленности», стр. 110–111) [32].

«Мы создали мир, наполненный словами, мир 'вестей' и 'новостей', которые ничего нам не говорят. Мы живем в потоке информационных сводок, в беспрерывном словесном взрыве. Все постоянно говорят, обращаясь сразу ко всему миру, но не говоря ничего существенного. В этой волне звуков, обрушивающейся на нас и состоящей из постоянных повторений, пустого любопытства, душевной и интеллектуальной пустоты, ни одно слово не может быть словом по–настоящему. Все перемешано в неразборчивую кашу, где научная информация тонет в экстренных сообщениях с мест происшествия; где важные политические решения оказываются в заголовках наравне с убийствами и автокатастрофами; где мучительные просьбы о помощи заглушаются музыкальным поп–алкоголем и становятся поводом для новых разговоров ради поддержания зрительского интереса; или где критически важное заявление используется для того, чтобы пресс–релиз получился поострее и позлободневнее. Сейчас уже никто не может сказать решающее слово. Конечных вопросов и окончательных ответов больше не существует» («Надежда во время оставленности», стр. 123–124).

«Тем не менее, Христос никуда не делся. В центре всемирной истории стоит крест, и выкорчевать его невозможно. Воскресший Христос остается с нами до конца мира. Святой Дух действует в тайне и с неимоверным терпением. А еще есть церковь, которая постоянно рождается и перерождается» («Подрыв христианства», стр. 191).

«В истории церкви меня поражает то, что даже сквозь самые дикие извращения, когда, казалось бы, все было насквозь изъедено изнутри, на свет всегда снова показывалась истина» («Подрыв христианства», стр. 199).

«Трансформация церкви начинается не с ее лидера, а со взрыва, идущего откуда?то с ее окраин… Сведение всего к преходящим вопросам и вопросам власти исключает всякий смысл, и в результате получается огромная, зияющая дыра, которую мы тщетно пытаемся заполнить, но которая не перестает взывать, покуда ее не заполнит вечное. Получается, что в ходе истории ничто и никогда не бывает потеряно навсегда. Христианство никогда не одержит решительной победы над Христом. Просто иногда — а порой даже подолгу — Христос затаивается, как Он таился когда?то в теле того неприметного еврея» («Подрыв христианства», стр. 212).

В нашей истории мы добрались до того момента, когда к двоим путникам на дороге незванно–непрошенно присоединяется незнакомец и идет дальше вместе с ними. Когда он спрашивает, о чем они беседуют, они отчасти жестами, отчасти словами дают ему понять, что им не по душе чужое вмешательство в их личное горе. Их физическая реакция видна в словах: «Они остановились с мрачными лицами» [33]— что на современный лад можно перефразировать так: «Они резко остановились», изумленные непостижимым неведением своего нового спутника. Это изумление пополам с плохо скрываемым недоверием и тревогой (кто он такой, этот таинственный незнакомец и чего он хочет?) звучат в ответе Клеопы: «Неужели Ты один из пришедших в Иерусалим не знаешь о происшедшем в нем в эти дни?» В его голосе слышится снисходительность, почти презрение, и, читая между строк, мы видим в них глубоко сидящую подозрительность, смятение и страх.

Перед тем как перейти к тому, что сказал на это их собеседник, давайте поразмышляем о состоянии этих двух учеников. В ответ на терпеливые вопросы незнакомца, который снова спросил их: «О чем?», мы слышим самый настоящий словесный поток: безмерное горе, которое они так долго сдерживали внутри себя, вдруг изливается наружу в признании полной безнадежности. Вся бездна их отчаяния видна уже в том, что они говорят обо всем в прошедшем времени (Иисус, «Который был пророк»; «а мы надеялись было») и с множеством отрицаний («они не нашли тела Его»; «но Его не видели»). В своем безудержном горе ученики говорят две конкретные вещи, которые обнажают две самые глубокие причины их отчаяния.

Во–первых, обратите внимание на слова о том, что их погибший учитель «был пророк». Это можно понять двояко. Они могли иметь в виду просто то, что пророческая деятельность Иисуса, подтвержденная чудесами и знамениями, трагически оборвалась Его смертью. Однако, возможно, из?за того, как совершилась эта страшная смерть — из?за того, что Иисус был казнен на кресте, — Его пророческий статус оказался под сомнением. Он уже не был долгожданным Мессией, славным освободителем Израиля; Его развенчали и казнили как обманщика и предателя. Может ли этот опозоренный, униженный Иисус быть истинным пророком? Или их былая вера в Него на поверку оказалась чистой иллюзией и трагической ошибкой?

Это воистину ключевой вопрос — и не только для тех двоих, шагавших в Эммаус в начале первого века нашей эры, но и для тех из нас, кто столкнулся с подобными дилеммами в контексте неопределенности XXI века. Даже первым ученикам Христа было трудно примирить свою изначальную веру в Иисуса как пророка с непреложным фактом Его жуткой, позорной и очень публичной казни. Христиане последующих столетий тоже сталкивались с этой проблемой, снова и снова пытаясь хоть как?нибудь смягчить оскорбительность этой постыдной смерти. С прошествием столетий после смерти Иисуса Его статус пророка постепенно отходил на задний план, и Он представал перед миром то всемогущим Царем, то Господином вселенной, то любящим Женихом отдельной человеческой души. Это не значит, что такие описания неверны сами по себе, потому что ни одно из них не может вместить Христа целиком и полностью. Печально то, что подобные титулы, подчеркивая силу, честь и славу Христа, постоянно затмевают Того, Кем Иисус из Назарета был с самого начала.

Значимость этого вопроса для современного диалога на дороге в Эммаус становится понятной, если вспомнить, что говорит Ярослав Пеликан в своем блестящем исследовании влияния Иисуса на историю культуры. Он пишет, что к тому времени, когда в VII веке на арену истории ворвался ислам, провозглашая Иисуса великим пророком, христиане успели позабыть, что Евангелия тоже называют Его пророком, и накинулись на мусульман за то, что те прибегли к столь неадекватному, по их мнению, титулу. «В результате, — пишет Пеликан, — потенциальная значимость Иисуса как общего пророка для христиан и иудеев, а также для христиан и мусульман так и не получила своего развития» [34].