Плач третьей птицы

Монастыри были когда-то цитаделями учености, хранителями и распространителями христианской культуры, впитавшей все высшие идеалы и стремления человечества от древности. Уже Антоний Великий с иронией отзывался о простецах, которые смешным делом считают науки, потому что ими обличается их невежество, и называл человекотворцами тех, кто обладает способностью умягчать нравы науками и образованием [241].

В Лавре преподобного Пахомия Великого неграмотных обучали читать и писать; наследники преподобного, аввы Орсисий и Феодор Освященный, три раза в неделю проводили просветительские беседы с братией и эту настоятельскую нагрузку внесли в устав, как и обязанность насельников учиться; на Западе широкую известность приобрела школа в Галлии при монастыре преподобного Викентия в Лерине, с обширной библиотекой, содержавшей духовную литературу и лучшие сочинения языческих авторов; библиотекой славился и монастырь в Монте-Кассино, основанный преподобным Венедиктом.

В Византии монахи усердно заботились о своем образовании: неграмотность, полагали, чревата великой опасностью для души; чтение считалось так же обязательным, как молитва и более важным, чем работа. Монастырские библиотеки, самые богатые в стране, постоянно пополнялись и содержали не только богослужебные, святоотеческие и учительные книги, но и философские сочинения Аристотеля и комедии Аристофана.

Мастера каллиграфии в греческих обителях, на Синае, в Палестине по заказам монастырей и частных лиц с большим искусством копировали рукописи на пергаменте или дощечках, покрытых воском; к XI веку широкое распространение получили, наряду со Священным Писанием, толкованиями и житиями святых, творения Василия Великого, Григория Богослова, Иоанна Златоуста, поучения аввы Дорофея, Лествица и другие жемчужины аскетической письменности [242].

Византийское любомудрие вкупе с другими традициями перешло на Русь; невежество осуждалось хуже греха, потому что, писал один из авторов «Предисловия к покаянию», сборника XII века, «согрешившие каются, а несмысленные, заблудивши в писании книжнем, не имуще трезва и здрава ума, в ересь впадающе, погибают» [243]. Будущий митрополит Иларион, ископавший первую пещерку, положившую начало Киево-Печерской лавре, слыл книжником; его «Слово о законе и благодати» до сих пор остается блистательным шедевром, обнаруживающим, кроме писательского дара, широту знаний и глубочайшую богословскую подготовку.

Преподобный Феодосий, заботясь об умножении душеспасительных книг в обители, сам плел веревки для переплета книг, над которыми день и ночь трудились иноки Иларион-переписчик и Никон-переплетчик; князья Ярослав и Святослав переводили тексты «от грек на славянское письмо»; книги с радостью принимались от жертвователей и от вступающих в обитель [244].

Незаурядной начитанностью и литературным талантом славились монахи-писатели домонгольского периода: Киево-Печерский насельник преподобный Нестор, Кирилл Туровский, Авраамий Смоленский и Климент, тоже Смолятич; их труды весьма способствовали становлению русского самосознания в единстве с христианским просвещением.

Монгольское завоевание причинило огромный ущерб нарождающейся культуре; все силы уходили на сопротивление врагу и сохранение национальной идентичности; возрождение началось в XIV веке с преподобного Сергия. Таинственный эпизод из его жития – чудесное дарование способностей к книжному учению – воспринимается как знак освящения культуры, благословение ее свыше; сверхъестественность события усиливает его значение [245].

Ученики преподобного, основатели новых обителей, призванные к просветительскому служению в период колонизации северных земель, как правило, выходили из зажиточных семей, получив хорошее по тем временам образование и церковное воспитание; пламенная вера побуждала их к изучению духовных книг, а духовные книги стимулировали неодолимую жажду совершенствования в иноческом житии. Центр русской Фиваиды Кириллов монастырь имел библиотеку в 400 томов, больше, чем Троице-Сергиева Лавра – около 300.

Преподобный Нил Сорский в своем Уставе цитирует 14 авторов, притом не по сборнику: «Добротолюбия» еще не существовало. Полемика иосифлян с нестяжателями и обличение ересей в XVI веке, борьба против западных влияний и споры с раскольниками вXVII велись богословски грамотными монахами и вызывали широкий отклик в церковной среде, которая, следовательно, в немалой своей части владела отчетливым знанием по крайней мере догматов [246].

Ибо до Петра I царила церковная педагогия: учились для спасения души, чтобы лучше разуметь богослужение, понимать слово Божие и так приближаться к Христу. С XVIII века народным просвещением завладело государство, и образование приобрело характер практичный, профессиональный и сословный; давали конкретные знания в отрыве от убеждений, готовили благонадежного деятеля, а не разностороннюю личность; изгоняли логику из школ и философию из университетов; правда, узость такого подхода, заключающего богатство человеческой природы в жесткие рамки общественно-политического интереса, отчасти компенсировали классические гимназии (с изучением древних языков) и домашнее обучение [247].

По-видимому, тенденция к сословности породила касту так называемого ученого монашества; лица, пополнявшие ее, заканчивали духовную академию, принимали постриг, но в монастырях не жили, а занимались, как правило, преподаванием в ожидании епископского сана; среди них обретались, конечно, приверженцы аскетических основ иночества, поистине великие монахи, как Тихон Задонский, Филарет Московский, Филарет Киевский; но расколотость церковной жизни оформилась как явление: с одной стороны архиереи, синодалы, официоз, а с другой – старчество, возрождавшееся в обителях [248]; отголоски того разделения слышны и сейчас.

Так или иначе, во все периоды русской истории монастыри ценили образованных иноков, направляя их способности к кабинетному служению и просвещению других; в монастырях возросли церковные писатели Леонид (Кавелин), Ювеналий (Половцев), Климент (Зедергольм). Именно в обители преподобный Серафим, одаренный от природы ясным умом и блестящей памятью, в юные годы получил фундаментальное богословское образование, перечитав, по его словам, засвидетельствованным Мотовиловым, не одну тысячу томов Саровской библиотеки и все книги из библиотек живущих поблизости помещиков, благотворителей монастыря [249].