Эдуард Шатов - Полеты божьей коровки

– … И тогда есть риск, что набежит толпа и затопчет, потому что, когда алкоголик работает в автосервисе и спьяну не может поменять колесо, это неинтересно. А когда священник в том же состоянии не может удержать кадило, это куда более впечатляюще.

– Остается прекрасная возможность для такого священника, если он хочет лечиться, сделать это в другом городе и даже другой стране, где его никто не знает и не будет обсуждать его «подвиги». И в данном случае Церковь обращается со своими проблемами к миру, решает проблемы, но не вывешивает девяносто пять тезисов о жизни этого человека на дверях каждого храма епархии.

Очень правильной мне видится практика древней Церкви, когда каждый повинный в смертных грехах совершал публичный обряд покаяния, но общественность не извещалась о предмете покаяния.

Что именно случилось, знал определенный круг людей, знал епископ, который и налагал на грешника обязанность публично покаяться. Человек надевал покаянное облачение, шел по городу…

– И бил себя пяткой в грудь.

– Если ты так это определяешь, пусть будет так. На самом деле существовал иной, более пристойный обряд. Но он не предполагал, что грешник должен в кафедральном соборе прокричать, что он натворил. Тем не менее он получал шанс покаяться и изменить свою жизнь.

– Я правильно поняла – ты за умеренность в предъявлении своих язв обществу?

– Именно.

– Но это же модно. Мы хотим знать все и обо всех.

– Ты глубоко ошибаешься, мы не все хотим знать. Если бы мы знали о других действительно все, это пробудило бы в нас сострадание. Мы хотим знать только то, что пикантно и щекочет наши инстинкты. Позволяет нам поязвить и посмеяться, но не любить.

– Расскажу случай из своей практики. К нам на программу пришла героиня, которая рассказывала, как не любит отчима. В процессе записи и мне, и шеф-редактору стало ясно – женщина рассказывает не все. Она не просто так вот уже лет пятнадцать не общается с отчимом, а ненависть не ослабевает. Редактор мне в ухо буквально кричит: «Оля, крути ее на инцест. Он там был. Он к ней приставал!»

Я ей тихо: «Я не понимаю, как ее “крутить”! Мне неудобно. Она не хочет рассказывать».

«Оля, как хочешь – надо. Раскручивай!»

Эдуард, профессионально шеф-редактор права. Это рейтинг. А рейтинг – деньги. Я стала мычать, заходить издалека и намекать, что э-э-э… а не было ли, а вот… Она рассказала.

– Представь, что это делают с тобой!

– Некоторым нравится, когда это с ними делают. Девушки такое про себя в журналах рассказывают, что это не просто скрывать надо, под это надо ядерную бомбу закладывать и взрывать, чтобы не осталось даже молекул. Не только чтобы никто не знал, но и самой никогда не вспоминать. Ты чего смеешься?

– Мне нравится, как ты это описываешь.

– Это торговля. И на этом рынке педофилия маргинала хуже продается, чем педофилия священника. Последнее – товар востребованный, поэтому не надейся, что его не будут предлагать.

– Может быть, нам как обществу стоит задаться вопросом – что мы ищем? Мы ищем жизни или саморазрушения? В саморазрушении никогда нельзя остановиться на достигнутом, будешь падать ниже и ниже. Сначала интерес вызывает просто чужая любовница, потом это приедается и наступает время… К примеру, интереса к нетрадиционной ориентации. Потом педофилия, потом зоофилия. Дальше что?

– Да, я заметила. Даже инцест стал плохо продаваться. Различным шоу приходится выкручиваться – недавно показывали не просто отца, живущего с дочерью, а отца, живущего с двумя дочерьми сразу. И дети у них есть. Скоро и это будет неинтересно. Придется привлекать козу.

– На этой истории выигрывают только те, кто на этом зарабатывает. Ни участники, ни общество ничего хорошего не получают. Болезнь не излечивается, а только усугубляется. Но твои коллеги, да и ты сама вряд ли признаетесь, что порой наживаетесь на чужом несчастье.

– Ну почему? Я признаюсь. И об этом много говорят, но никто не слушает и не пугается.

– Болезнь пугает только на последней стадии, когда организм начинает умирать.

– Есть такой католический анекдот. Один верующий спрашивает у другого: «Чего не знает Бог?» Второй отвечает: «Он точно не знает, сколько всего монашеских орденов». В восточной традиции монашество представляется монолитным (хотя это не совсем так), в западном мире монашеских конгрегаций так же много, как цветов в ботаническом саду. Никто не удосуживается читать таблички с названиями. Они все по-разному называются и ходят в сереньком, беленьком, черненьком, иногда фиолетовом…

– Это кто же у нас в фиолетовом?

– Сестры Успения…

– Необычно.

– С этим связана любопытная история. Когда возникла эта конгрегация и стали думать над облачением, сестры пришли к архиепископу Парижскому с вариантами цвета. Традиционными. Серым, белым, может, коричневым. Архиепископ посмотрел и сказал: «А что это оно у вас такое грустное?» «Монсеньор, для женских орденов нет иных цветов». И тогда он предложил: «Тогда возьмите мой, епископский». И у иерархов иногда случается вдохновение.

– В результате один женский орден оделся весьма нарядно.

– Да… Итак, можно бесконечно перечислять ордена и рассуждать: «А в чем разница?» Самое ужасное, когда на пороге монашеской общины появляется молодой человек, который собирается посвятить жизнь Богу, и начинает с вопроса: «Чем вы отличаетесь от всех остальных?»

– Почему это ужасно?

– Потому что вопрос важный, а ответить на него непросто.

– То есть ты мне в разговоре тоже не ответишь, кто, чем и от кого отличается?

– Даже не буду пытаться. Постараюсь дать общий анализ, который, возможно, несколько пострадает от отсутствия деталей.

С момента основания Церкви существуют люди, которые решили полностью посвятить свою жизнь Богу. Жить только для Бога, только в единении с Богом. Так начиналась и начинается монашеская жизнь. Человек осознает зов Бога и идет за Ним. Для кого-то это выражалось в пустынничестве, для других – в молчании, для третьих – в столпничестве. Удачный опыт святости вдохновлял учеников, так появлялись новые монахи. Постепенно опыт уединения и общинный опыт стали сочетаться.

Святой Бенедикт Нурсийский, который создал основополагающие правила монашеской жизни, кстати, не хотел учеников, он искал исключительно уединения. Но они ему буквально навязались. Обязали написать правила их жизни, а потом попытались отравить. Вот она – великая братская любовь. Это бывает в монашестве.

– Гы-гы.

– Что «гы-гы»? Там, где есть стремление к Богу, есть и великие искушения. Опыт святого Бенедикта Нурсийского, по мнению некоторых богословов, – это самый великий успех и самая большая неудача. Человек пытался всю жизнь уединиться, а ему так и не дали этого сделать. Он бегал от людей, бегал, а стал основателем старейшего монашеского ордена. Вообще первые ордена были исключительно созерцательные. Но поскольку, созерцая, монахи должны были что-то кушать, часть времени они посвящали труду на земле. Так возникло правило ora et labora – молись и работай. Монастыри такого рода в основном находятся в местах, удаленных от крупных населенных пунктов. Братья молятся семь раз в день, занимаются трудом по своему обеспечению и всю жизнь посвящают созерцанию Бога.