ЧУДЕСА НИКОЛАЯ ЧУДОТВОРЦА (современные свидетельства)

Едва я окончил молитву, как услышал над собой скрип полозьев и людской говор. Было ясно, что движется большой обоз. Я закричал что было силы. Скрип полозьев прекратился. Обоз остановился, и я увидел нескольких крестьян, которые, скатившись с косогора, шли ко мне, проваливаясь чуть ли не по пояс в рыхлый снег. Их было четверо или пять человек. Они с трудом подняли меня и лошадь и, взяв ее под уздцы, вывели низом на боковую дорогу, по которой я поднялся снова на большую дорогу.

Через три четверти часа я был уже у знакомого, одолжившего мне лошадь, который, видя, что поднялась сильная вьюга и сделалось темно, начал уже за меня беспокоиться.

Я горячо возблагодарил Господа Бога и св. Николая Чудотворца за вторичное спасение моей жизни, – закончил он рассказ, прибавив, что с этого времени он стал особенно почитать этого великого угодника Божия.

"Вот, – прибавил П-кий, – говорят, что чудес не бывает, а я верю, что меня спас Господь по молитвам св. Николая".

Рассказ его не мог не произвести на меня глубокого впечатления.

Протоиерей Константин Ровинский

Из книги "Беседы старого священника"

М., 1995

Перепечатано из народной газеты во славу

Святителя Николая Чудотворца "Правило Веры"

(http://www.piter.orthodoxy.ru/)

1. Это было во время Великой Отечественной войны. Отца у нас расстреляли коммунисты. Его забрали в 1937 году, в два часа ночи. Когда утром мама пошла узнавать о нем, ей сказали: "Срок заключения – десять лет, пять лет лишения в правах. Переписка с семьей не разрешается. У мамы сразу открылся порок сердца. Нас у нее было восемь человек детей. Но Господь Милосердный стал забирать детей, и нас у мамы осталось двое: моя сестра, 1931 г. рождения, и я, 1935 г. рождения.

Мы жили очень плохо, голодали.

И вот однажды мама продала хлебные карточки на месяц и накупила булавочек, иголочек и других вещей. И поехали они с соседкой в деревню – менять все это на картошку. А дело было ранней весной: таял снег и кругом была вода. Мне тогда было, наверное, лет восемь или девять.

Они наменяли по мешку картошки и поехали домой на санках. Надо было ехать через лес, а время близилось к вечеру. Они думали, что успеют выехать из леса, уже почти проехали его. И вдруг – кругом вода: куда ни поедут, везде по колено. Мама моя все молилась Чудотворцу – Николаю Угоднику. Они с соседкой измучились. Стало уже темно, и они решили дождаться утра. И вдруг слышат: едет телега, и старческий голос понукает лошадей: "Но! Но!" – они обе слышат и друг другу ничего не говорят. Потом совсем близко от них послышался скрип колес – и все затихло. Мама говорит: "Давай посмотрим: может, там есть какой проход". Подошли – а там лежат три широких доски, как мостик; они и проехали. И тогда они поняли, что это был голос св. Николая Угодника.

2. Дело было на Николу зимнего. Мы голодали. Мама лежала больная. Она в отчаянии говорит: "Хоть бы очистки были от картошки!" (мы собирали их на помойке). Мама встала и пошла во двор. У нас во дворе была конура, а собаки не было. И вот мама в этой конуре нашла рукав от фуфайки, принесла его домой и как бы назло говорит: "Сейчас буду работать!" Мы легли спать, но нам не спалось. Мама сидела одна. Слышу, она говорит: "Распорю рукав и состегаю Любе, – значит мне, – шапку". Начала пороть, а сама все молится св. Николаю Угоднику. И вдруг она подходит к нам и говорит: "Люба! Вера! Вставайте! Нам святитель Николай послал подарок!" Смотрим: она держит в руке десятирублевый золотой. Я, ничего не понимая, говорю: "Нашла копейку – и радуется!" Этот золотой был зашит в том рукаве. Мы тогда ее продали, нам дали и муки, и денег. После к нам еще приходили, хотели дать больше, но мы его уже выменяли.

3. Дело было под Рождество Христово; помню, еще шла война. Есть нам было нечего, мама лежала больная. И вот вечером под Рождество мама говорит сестре: "Вера, веди Любу в деревню. Она побегает по домам и чего-нибудь наберет; а ты походи по лесу". Вера стеснялась ходить просить, говорила: "Умру, но не пойду!" А я ради мамы хоть куда могла пойти! Мне было, наверное, лет десять или одиннадцать.

Мы все легли. Я слышу, мама плачет и говорит: "Господи, наверное, для меня и места здесь нет! Забери Ты меня и детей моих!" Было уже поздно, от голода сна нет. Смотрю: мама моя поднялась и вышла в сенцы. Я очень любила маму и поэтому всегда была рядом с ней. Я тоже быстро поднялась. В доме было холодно. Я села в кухне в уголочек на лавку прямо под иконы, здесь же стоял стол. Прижалась и сижу. Зашла мама, принесла кизяки топить печку – и говорит мне: "Зачем ты встала, ведь холодно!" Мама затопила печку, а сама облокотилась на загнетку и плачет.

Вдруг раздался стук в дверь. Мама, не оборачиваясь, сказала: "Кто там? Входите!" Входит старец: такой приятный, такие добрые глаза; крестится на иконы и говорит: "Подайте милостыню, ради Христа!" Мама моя даже не видит, кто зашел, плачет и говорит: "Прости, но у нас нет даже крошки!" Он тогда говорит: "Ну, разрешите мне погреться!" Мама говорит: "Грейся – не жалко!" Он встал рядом со мной. Мама все плачет и не оглядывается, а я думаю: "Может, он что-нибудь даст мне?" Сумки у него не было.

Я смотрю на него – и вдруг у него в руках появился кусок материала и иголка с ниткой; он ниоткуда его не вынимал, он именно появился у старца в руках. И материал был, как на священнических ризах – это я после узнала. Я закричала: "Мама! Мама!" А вылезти не могу: впереди стол, а сбоку он сидит. Тогда только мама поняла и говорит: "Не бойся, сиди спокойно". А он не обращает на меня внимания, сидит спокойно и шьет. Мама подошла и говорит: "Ты что шьешь?" Он говорит: "Сумку". Мама говорит: "Давай я тебе сошью!" Он отдал, и пока мама шила, он все пел ее слова, – те, что она часто повторяла: "Господи, смилуйся надо мной, мне надоело страдать, я не могу смотреть на детей, я больше не могу выдержать!" Я часто слышала, как мама это говорила. Потом старец глянул на нее и говорит: "А Бог заставляет, говорит: "Живи!"" Мама спрашивает: "Когда кончится война?" Он отвечает: "Когда я уйду, когда я приду, когда я приеду"…

Мама сшила ему сумку, а он говорит: "Выверни ее мне, чтобы туда хлеб класть". Встал, перекрестился и пошел. Мама вышла его провожать и, когда вернулась, говорит: "Люба, он исчез в дверях. Ты знаешь, кто это был? И показывает на икону св. Николая Угодника. Я закричала: "Да, мама! ОН! ОН!" И только я это сказала, встает сестра и спокойным голосом говорит: "Люба, скорее одевайся! Пойдем в Ракшу", – это такая деревня. Мама, не веря, что сестра согласилась вести меня в деревню, опять упала перед иконой и стала плакать и благодарить святителя Николая. Мы с сестрой пошли. Она осталась ждать меня в лесу, а я пошла по домам.

Мама учила нас не воровать, и мне это очень пригодилось. Бывало войдешь в дом, а хозяйки нет: она доит корову, а на столе лежит горячая картошка в мундире – ее варили для скота. Встанешь у порога, а рука так и протягивается взять картошку, чтобы съесть. Но тут вспоминаются мамины слова: "Воровать – большой грех!"